Звезда печального счастья - [30]

Ему не хотелось говорить, что Константин после своей морганатической женитьбы на красавице польке Иоанне Грудьзинской потерял право на отцовский престол. Но это понимали и оба его собеседника, и потому он облек свою мысль в более удобные слова.

— Да, он бездетен, и потом, он написал формальное отречение. Так что наследовать по всем нашим российским законам придется тебе…

Он прямо взглянул на Николая, но тот поднял глаза к потолку, вздернул плечами, выказывая крайнее удивление.

— Я — старый солдат, — попытался обратить все в шутку Александр, — а ветеранам после двадцати пяти лет службы и то дают отставку. Может быть, и мне пора на покой…

Он опять внимательно поглядел на супружескую пару. Те сидели не шевелясь, застывшие от неожиданного оборота разговора.

— Государь, — нашел наконец в себе силы говорить Николай, — вы еще полны сил, и к чему заводить такой разговор. Я вовсе не подготовлен к правительству, я не знаком с государственными делами, никто не готовил меня для этого…

Александр видел, что внутри Николая разгорается огонь жажды, власть так близко и так заманчива.

— Я был таков же, когда воссел на престол, — с горечью сказал он, — я многое хотел изменить, многое перестроить, но война, Наполеон, а потом дела в Европе — все меня отвлекло. Да и то сказать, кто когда был готов к царствованию…

Он понял, он ясно увидел, что Николай внутренне готов к этому, что честолюбие его сильнее, чем у всех в семье. Он видел это по загоревшимся глазам, он видел это по легкому дрожанию рук, по щекам, обычно бледным и белым, а тут вспыхнувшим ярким румянцем.

— Но до этого еще далеко, — вдруг сказал он изменившимся тоном, — я говорю об этом с вами, чтобы вы предвидели, какую судьбу может принести вам будущее. Но я еще молод, я все еще полон сил, вот стану дряхлым стариком, тогда придет и ваш черед…

Он закончил разговор и встал. Они провожали его с волнением и дрожанием рук, целовали, пряча глаза. Он понял только одно — Николай не решится выступить против него, как он сам выступил против отца, он нелюбим в войсках, гвардия не может ему простить мелочных придирок и строгостей, но взять власть он решится, он не откажется, и какая еще борьба может завязаться между ним и Константином. Хоть Константин и говаривал, что не хочет трона, боялся, что его задушат, как отца, написал письмо с отречением, но ведь это еще не формальный манифест, и кто знает, как поведет он себя в случае, если…

Что если, даже себе Александр не договаривал. Смутное решение уйти зрело в нем, он делился им даже с принцем Оранским, приехавшим погостить в Россию, но пока еще не было у него внутреннего убеждения и не было способа. Отречься и жить частным человеком — было в этом что-то показное, лживое, людское…

Он вспоминал свой разговор с Константином по тому же самому поводу…

— Я должен сказать тебе, брат, — говорил он ему в бытность свою в Варшаве, куда назначил Константина наместником русского царя, — что я хочу абдикировать, отречься. Я устал и не в силах сносить тягость правительства. Я просто предупреждаю тебя, чтобы ты знал, что тебе надобно будет делать в сем случае…

Константин не задумался ни минуты:

— Тогда я буду просить у вас место второго камердинера вашего. Я буду служить вам и, ежели нужно, стану чистить вам сапоги. Когда бы я это теперь сделал, то почли бы подлостью, но когда вы будете не на престоле, я докажу преданность мою к вам как благодетелю моему…

Александр встал и крепко обнял брата. Никогда еще в течение сорока пяти лет жизни не целовал он брата так крепко и так по-родственному.

— Когда придет время абдикировать, — устало сказал Александр, — то я дам тебе знать и ты мысли свои напиши матушке…

Он дал ему знать, и Константин написал матери, что отказывается от престола. Но все-таки это было частное письмо, и оно не могло иметь силу закона. Тем не менее Александр уже подготовил все документы, завещание, запечатал в пакет и разослал к архимандриту Фотию, в Сенат, в Синод. На пакетах было четко указано: «Вскрыть после моей кончины»…

Он призвал к себе митрополита Филарета и поручил ему составить Манифест о назначении великого князя Николая Павловича престолонаследником. Этот манифест он запечатал в конверт и надписал:

«Хранить в Успенском соборе с государственными актами до востребования моего, а в случае моей кончины открыть московскому епархиальному архиерею и московскому генерал-губернатору в Успенском соборе прежде всякого другого действия». Пакет уже давно лежал в ковчеге государственных актов в Успенском соборе… Филарет изумился подобной таинственности…

Но не лежала душа Александра к его младшему брату. Заглянув в его студенисто-светлые глаза, он вдруг словно ощутил холодную непреклонность Николая, его жестокость и такую страшную отъединенность от божественной миссии. Увидел только радость, ту легкость, с которой берутся за выполнение задачи, даже не подозревая о ее громадности…

Но зачем он сам афиширует свое стремление уйти от мира, зачем говорит направо и налево о том, что хочет стать частным человеком, что он устал править громадной страной?.. Он понимал, что не может соответствовать своей миссии, что все его дела идут вовсе не так, как бы ему хотелось. Его душа требовала какого-то дела, видного всем и каждому, благодарственной хвалы Господу за то, что дал России высокую и благородную цель, помог выстоять против Наполеона и сделал ее первой державой в мире. И он много лет тщетно искал такой памятник, чтобы был достоин этой благодарственной хвалы Богу.