Звезда печального счастья - [13]

Она увидела его почти через месяц. Богатейший соседский помещик давал бал в честь именин старшей дочери, плотной рыжей девушки с лицом, покрытым рябинками и рыжими веснушками, усеявшими все щеки, словно сорочье яйцо.

С изумлением увидела она, что Рундсброк прошел мимо нее, даже не взглянув на Натали, зато с умилением целовал руку у рыжей некрасивой соседки. И она поняла — сорочье яйцо слыла самой богатой невестой во всей Костромской губернии. Он танцевал только с ней, и рыжие веснушки ярко пылали, и глаза кокетливо и жеманно взмахивали короткими белесыми ресницами.

«Как, эта дурнушка? И он?»

Она уехала с бала, не дождавшись окончания танцев, упросив мать и отца отвезти ее домой. Она отговорилась головной болью, и Апухтиным пришлось вернуться в свою усадьбу.

Раздевшись, Натали юркнула в свою узкую мягкую постель, но не успела закрыть глаза, как в дверь ее комнаты вкатилась мать, Мария Павловна Апухтина, кругленькая розовощекая хохотушка, так и не посерьезневшая после двадцати лет замужней жизни.

— Наташа, — присела она на край кровати, — ты ведешь себя недостойно, все заметили, как ты смотрела на этого чиновника по особым поручениям… Слов нет, он красивый мужчина и приятно, конечно, говорить о любви с таким щеголем, но жизнь есть жизнь, в ней таких немного, и верно, он не для тебя… Смирись, душа моя, и выбрось из головы свои мечты, пустые ожидания…

— Я люблю его, маман, — сухо вымолвила Натали.

Марья Павловна даже подскочила на кровати.

— Да как ты смеешь в шестнадцать лет так рассуждать, — вдруг тонким визгливым голосом закричала мать, — не сметь говорить так.

Натали только взглянула на мать, и та сразу умолкла. Уже давно не пользовалась Марья Павловна уважением дочери. Зная характер Наташи, она прислушивалась к каждому ее слову, считала умной и баловала без меры…

— Добаловали мы тебя, — сухо сказала она, — вовсе избаловали, что только хочешь, то и говоришь матери. Вот погоди, отцу скажу, то-то ему будет сладко…

Натали только пожала плечами. Ей было все равно, как-то пусто и сиротливо стало ей на земле — все ее желания улетучились и ничего ей не хотелось. Даже если бы Рундсброк приехал теперь, ласково и нежно заговорил с ней — ей нечего было бы сказать ему. А о любви она сказала матери просто, не подумав, — нет, какая любовь, если может человек лгать, обманывать, если корысть у него на первом месте…

— Успокойтесь, маман, — досадливо проговорила она, — я пошутила…

Марья Павловна пожала плечами, еще не до конца уверенная в словах дочери, но ушла все-таки успокоенная…

Лениво и неспешно катила свои воды неширокая и неглубокая Унжа, прорезали ее солнечные дорожки, блестевшие не весело, а как-то зловеще, сухой луг колол ноги травинками и остью от высохших цветов, листья деревьев, покрывшиеся пылью, печально поникли под лучами жгучего солнца. Было еще раннее утро, но весь мир, казалось, поник в горести и суровом ожидании кары.

Натали шагала по берегу Унжы, всматриваясь в плещущиеся в воде ветви ивняка, плывущие по речке коряги и куски травы, и ни о чем не думала. Решение созрело в ее душе давно, но история с Рундсброком послужила для нее толчком. С самого раннего детства вчитывалась она в жития святых, рисовала в своем воображении тихие монастырские обители, неспешные молитвы и сияющий взгляд Бога, темные лики апостолов и грустные, полные неизъяснимой любви глаза Матери-Богородицы. Не в этом ли смысл ее жизни — посвятить себя Богу, помощи людям, страданиям и вере? Не для того ли Бог послал на землю людей, чтобы они страдали и тем просветляли свою душу, не об этом ли говорят все священные книги, которые она читала и перечитывала без конца?

Она шла по широкому лугу к простой скромной деревенской церкви, и думалось ей, что отец Паисий, старенький седобородый священник, выйдет ей навстречу и разрешит все ее вопросы, поможет ей решить судьбу.

И верно, отец Паисий только что закончил утреню и вышел на церковный дворик, чистенький и ухоженный, с простыми крестами погоста за задней стеной церковки, с кустами сирени и жасмина возле самой железной ажурной ограды — подарок одного из богатых прихожан.

Он всматривался подслеповатыми глазами в подходящую Наталью, седая его реденькая бородка слегка колебалась от ветра, а полы темной рясы вздувались от воздуха.

Натали критически осмотрела попа — знала она его давно, прибегала к нему за советами и утешением, исправно выстаивала долгие церковные службы и понимала, что это, пожалуй, единственный человек, которому можно поверить все свои думы.

Подойдя, она приложилась к сухой морщинистой руке и подняла глаза к его лицу.

— Стряслось что? — понимающе отозвался он, глянув в ее страдающие, наполненные горестью глаза.

— Помоги, отец Паисий, — только и вымолвила она.

— Пойдем в дом ко мне, дочь моя, расскажешь, что на душе. Вижу, что мечется душа, страдает…

Она отправилась за ним в его старенький замшелый домик возле самой церкви. Бывала здесь часто, угощалась нехитрым его угощеньем, пила чай из щербатой синей чашки, которую отец Паисий берег как память о сыне-семинаристе, уже два года проходившем учебу и готовившемся стать священником, как и отец. Больше в доме у отца Паисия никого не было. Старая бобылка, темная и суровая старушка Евдокия, прибирала дом, мела, мыла чашки да изредка готовила нехитрую простую пищу. Отец Паисий не был разборчив в еде, чаще ограничивался хлебом с квасом, а потому дел у Евдокии было немного.