Звезда доброй надежды - [69]

И конечно, борьба Штефана Корбу со своим ангелом длилась бы еще много дней и ночей, если бы доктор Хараламб не вернулся и с явной досадой не сказал:

— Вас ищет капитан Новак.

— Меня? — с удивлением переспросил недовольно Корбу.

— Да! Он ждет вас у входа. Я вышел подышать воздухом и столкнулся с ним на лестнице.

После всего, что произошло в этой комнате, приход Новака среди ночи не мог означать ничего хорошего. Корбу заметил устремленные на него вопросительные и в то же время явно иронические взгляды.

— Идите, чего же вы стоите, — улыбаясь с оттенком сочувствия, посоветовал Паладе.

— Хорошо, иду! — ответил Штефан Корбу раздраженно.

Выходя из комнаты, он несколько успокоился. Корбу был уверен, что таинственный гость мог прийти только от Голеску. Его настроение было самым неподходящим для безопасности Новака.

Тот его ожидал, спрятавшись между деревьями в конце парка. Корбу остановился на расстоянии, засунув руки в карманы.

— Что надо? — сердито спросил он.

— Меня послал Голеску, — торопливо объяснил капитан.

— Я подозревал.

— Не за цветочками же он меня послал.

— Слушаю вас.

— Прежде всего для того, чтобы пробудить в вас чувство офицерского достоинства.

— Вроде бы маловато оснований для того, чтобы искать меня ночью.

— Есть и другие мотивы.

— Говорите!

Новак прижался к стволу дерева, обхватив его левой рукой, голос его сделался похожим на сдавленное шипение.

— Комиссар не должен знать о том, что произошло вечером. И не потому, что Голеску боится последствий. Дело касается страны и ее будущего. Даже если мы практически не можем драться за нее. Так он мне и сказал. Слово в слово. Помни, Румыния не исчезла с лица земли, Румыния смотрит на нас. Полковник Голеску приказывает тебе молчать!

— Повтори, — мягко попросил Корбу, — хочу хорошенько тебя понять.

— Полковник Голеску приказывает тебе молчать! — повторил покорно Новак. — Во имя общей памяти и твоего спасения в будущем приказывает тебе, чтобы ты не проговорился. Ротару тоже будет молчать.

— Мне приказывает, — зло прошептал Штефан Корбу.

Он тяжело и медленно двинулся с места. Приблизился на расстояние шага к Новаку и угрожающе взглянул на него.

— Приказывает мне?! — спросил он, повышая голос, и, прежде чем Новак собрался бежать, схватил его за грудь. — Мне он приказывает?

— Ну да! — взвизгнул перепуганный Новак.

— Почему он мне приказывает? Я свободный человек!

— Ну да! — лепетал одно и то же Новак, задыхаясь в руках Корбу. — Подумай, что ты делаешь!

— Я покажу вам! Еще вчера надо было вам всыпать! Самому Голеску!

Корбу с диким остервенением так ударил Новака, что тот свалился как подкошенный. Новака спасло от расправы появление антифашистов, которые, подстегиваемые любопытством, вышли наружу и все слышали.

— Значит, комиссар был прав! — произнес Паладе, обращаясь к Штефану.

— Да. Можете ему сказать. Мне все равно. У меня теперь ничего нет на душе.

— Эх, парень, парень! — с огорчением покачал головой Иоаким. — Хотя бы когда-нибудь ты стал человеком. Иди и ложись! Мы сменим Наталью Ивановну!

До рассвета можно было еще выспаться…

Комиссару не спалось. Всю ночь он ворочался на скамейке в своей рабочей комнате. Ему казалось, что наблюдательный взгляд Девяткина, неподвижно устремленный на него из бездонной темноты, сверлит ему мозг. Напрасно Молдовяну натягивал шинель на голову. «Ну хорошо, вы были правы! — мысленно кричал он. — Я не предполагал, что они переступят через допустимое. Я настолько привык к их молчаливой враждебности, что упустил из виду возможность их вероломства».

Он не мог победить в себе странное чувство досады, что устав не предусматривал наказания за такого рода нарушения дисциплины. Как же все-таки разрушить сложившийся миф о Голеску, который он себе создал, и устранить влияние, которое он продолжает оказывать на других?

Вот так и проворочался Молдовяну весь остаток ночи. На какое-то время было заснул, как вдруг растерянно проснулся, будто от послышавшегося ему едва различимого сквозь стены насмешливого хохота Голеску: «Не победить тебе меня, комиссар! Я докажу, что все равно сильнее тебя!»

Рано утром он решил немедленно доложить Девяткину о происшедшем, о том, какое решение он принял, какие задачи поставил перед антифашистами на предстоящий период, и особенно посоветоваться о мерах, которые следует предпринять в отношении Голеску. Не успел он переступить порог здания, где работали комиссары, как увидел входящего в лагерь начальника. Чуть удивленный ранним его появлением, словно бы тот предчувствовал случившееся, Молдовяну поспешил рассказать о состоянии дел.

— Как видите, — заключил Молдовяну, — вся эта история в лагере происходит ночью.

— Нет, мне кажется, она происходит и днем, — возразил Девяткин, косо и недовольно взглянув на него. — Только мы узнаем об этом поздновато.

Комиссар с удовлетворением заметил про себя, что тот говорит об общей ответственности, хотя в голосе начальника лагеря он уловил и нотки упрека.

— Какие причины? — спросил Девяткин, имея в виду, конечно, лесорубов.

— Симптомы тифа, — ответил Молдовяну.

— Медицинский осмотр провели?

— Сегодня ночью.

— Ну и?..

— Ничего. Здоровы.