Звезда доброй надежды - [62]

— Ну и похудели же вы, — сказал он ей. — Надо бы вам время от времени поглядывать в зеркало.

— Ладно, буду поглядывать, — согласилась она, улыбаясь. — С завтрашнего дня все войдет в норму.

— Вот уже семь месяцев, как вы мне обещаете, что все войдет в нормальную колею, а все остается по-прежнему.

— Но на этот раз речь действительно идет об исключительном случае.

— Слышал!.. Ну как он, этот ваш Марене?

— Думаю, что вне опасности.

— Тогда есть ли необходимость вам находиться там?

— Никогда не знаешь, откуда ждать новых сюрпризов.

— Хотя бы вспомнил, сколько вы для него сделали, а то…

— Может быть, вспомнит! Вдруг пришлет из Италии целый вагон макарон?

— Смейтесь, смейтесь, Иоана Петровна!

— А это чтобы легче добиться вашего согласия, Федор Петрович! Предоставьте мне возможность ничем не отягощать свою совесть.

В конце концов Девяткин согласился, но при одном условии: если Молдовяну гарантирует, что она немедленно ляжет спать и будет разбужена только в крайне тревожном случае.

Забота начальника лагеря о сне врача была вполне оправданной: едва Иоана легла в постель в своем кабинете, заснула крепким сном, хотя думала еще поговорить со своим мужем. Тома снял с нее войлочные тапочки, укутал ее до подбородка одеялом, потушил огонь и вышел из кабинета, чтобы сделать от ее имени все необходимое в отношении присмотра за Лоренцо Марене.

Только теперь, когда Молдовяну соприкоснулся с делами госпиталя, он понял, какая трудная и в то же время удивительная жизнь идет в нем. Зашивать раны, лечить болезни, укреплять здоровье тела, следить за работой биологических моторов, и все это во имя простой безвозмездной человечности, оборотной стороны дикости, порождающей войну. Здесь, в этих строгих, пропитанных специфическим запахом стенах, идет работа более значительная по своим результатам, чем та, которую он ведет как комиссар. Надо признать со всей откровенностью, что в сравнении с числом спасенных здесь от смерти людей количество тех, кого он избавил от собственных черных раздумий, было ничтожно мало. Да и как пробудить их от апатии, какими доводами убедить тех, кто продолжает вести бесцельный образ жизни, ненавидеть и не безучастно ждать конца войны?

Через много лет, после того как будет заключен мир с Германией, Италией, Румынией, Финляндией, Венгрией, десятки людей вспомнят: «Я попал в плен, будучи раненным, контуженным или больным тифом. Русские поставили меня на ноги, вновь подарили мне веру в жизнь!» Но многие ли из них смогут заявить, что там же, в русских лагерях, благодаря коммунистам у них спала пелена с глаз и они узнали истинную правду.

Он шел вдоль главной палаты, опираясь на спинки коек, осторожно переставляя ноги в валенках, чтобы не разбудить больных. Он не спешил спускаться вниз к Иоакиму, где, как он знал, его ждали. Сначала необходимо было привести в порядок мысли, которые за последнее время неотвязно преследовали его. Его вновь охватило беспокойство: он не был доволен плодами своей деятельности. За последние десять дней он смог переубедить лишь двоих: Зайня и Паладе! Чему тут радоваться, что предпринять, чтобы горсточка антифашистов превратилась в массу?

Серьезный разговор с Паладе состоялся на второй день после первой с ним встречи. Тома не ошибся. Он был тем, кем и раньше, сыном Павела Паладе. В общих чертах процесс сближения между ними развертывался почти так, как представлял себе молодой офицер перед тем, как по собственной инициативе пойти работать в госпиталь. Если не считать его домыслов, ему нечего было бояться комиссара.

— Да, конечно! — говорил Тома. — Трудно представить себе, почему именно ты попал сюда.

— Теперь ничего не поделаешь, — покорно согласился Паладе.

— Само собой разумеется!

— Хватит с меня того, что я сам помучил себя, чтобы еще переносить мучения от других.

— А мне, парень, и в голову не приходило такое!

— Нет! — упрямился Паладе. — Я так боялся попасть вам на глаза, что до сих пор не могу поверить в нашу встречу.

— Понимаю!

— И все-таки, хотя у меня и прошло первое ощущение безысходности, мне все же необходимо, чтобы вы не оставляли меня одного. Я хочу сказать, что вы мне нужны, как спасательный круг потерпевшему кораблекрушение.

— Нет, дорогой мой! — возразил, четко выговаривая каждое слово, Молдовяну. — В этом отношении ты преувеличиваешь. Разумеется, я всегда со всей душой буду рад тебе помочь. Но этого недостаточно. Такое сознание, как твое, не меняется из-за простой симпатии. Необходимо, чтобы в первую очередь ты сам проанализировал свои ошибки и нашел их причины. Формально избавиться от прошлого — это все равно что перейти с одного тротуара на другой. Нужно, чтобы внутри, особенно у тебя, произошли радикальные глубинные изменения. От тебя, и только от тебя зависит, чтобы это возвращение блудного сына к своим было полным, проникнутым нашей правдой.

«Хорошо! — мысленно согласился Молдовяну, остановившись посреди палаты. — Паладе отвоеван, Зайня также. Пошли их драться за антифашистское дело — и они будут драться. Потребуй от них идти в огонь — и они пойдут. А как с другими людьми из казарм? Что ты на этот счет думаешь? Когда ты с ними собираешься поговорить по душам, как подойдешь к каждому, чтобы приблизить их к себе и заставить идти за собой?»