Звезда доброй надежды - [173]

— Прощай, старина! Научись хорошо готовить русскую кашу, после войны по праздникам у нас будет только каша!

Вот так обстояли дела. С точки зрения прошедшего процесса, как и следовало ожидать, русские выиграли очень много в привлечении симпатии пленных.

Но кто запретит Голеску исказить правду? Балтазар и Новак больше никогда не появятся в Березовке. Кто запретит ему заявить, что они были убиты, что приговор о помиловании не что иное, как пыль, брошенная в глаза простаков, а Штефан Корбу не разделил их судьбу только для того, чтобы сбить с толку общественное мнение? Следует все время дискредитировать русских, подавлять антифашистское движение. Авторитет комиссара необходимо свести до нуля. Как раз только потому, что фронт откатывается на запад и завтра-послезавтра русские пушки станут бить по воротам Румынии! По крайней мере здесь, в Березовке, выиграть битву, чтобы в пленных и дальше укреплялась смертельная ненависть к Советам. В лагере, где заклокочет страх, беспокойство, неистовая злоба, подозрительность, не найдется места для идей комиссара.

Что будет завтра? Посмотрим! Может быть, фон Риде и не такой уж сумасшедший, если надеется на появление страшного, всеуничтожающего оружия, которое человек просто не в состоянии себе представить, но о котором Гитлер думает уже сейчас, готовит его на своих секретных заводах и не поколеблется применить в подходящий момент против врага на всех фронтах.

И тогда?

Возбуждение Голеску достигло наивысшей точки, он чуть было не закричал: «Всех вас уничтожим! От вас останется лишь одна пыль!» — но удержался, продолжая, к удивлению остальных, улыбаться.

— Чему улыбаетесь, господин полковник? — спросил заинтригованный поведением Голеску Молдовяну. — Полагаете, что ваше призвание более почетно, чем призвание шеф-повара?

Казалось, Голеску не особенно обеспокоило замечание комиссара, и сквозь смех он подыскивал подходящее объяснение:

— Но я не над этим смеюсь! Я думаю о бедняге Новаке. Теперь ему нужно будет выпрашивать у карагандинского повара кости верблюда. Вы представьте себе, какие фигурки женщин и святых может он сделать из бедренной кости верблюда?

Впервые с тех пор, как Молдовяну узнал о нем, как началась между ними борьба и ему пришлось вытерпеть от Голеску много неприятностей, не смея нанести ответный сокрушающий удар, который следовало бы нанести (и он непременно нанесет его, но позже), Молдовяну почувствовал необходимость наконец унизить Голеску, поставить его в те рамки, которым он на самом деле соответствовал.

Голеску насмехался бы над Новаком, даже если бы тот был мертв. Или этот человек упрямо старается быть плохим из-за каприза, не имея другого духовного удовлетворения, или все в нем прогнило и озлобилось. Как же относиться к нему?

— Господин Голеску, как вы можете быть таким жестоким?

Голеску изобразил величайшее удивление и спросил с самым невинным видом:

— Почему вы так говорите, господин комиссар?

— В сущности, — уточнил Молдовяну, — вся эта история с фигурками женщин и святых лишь простая человеческая слабость, такая же, как и у каждого из нас. Может быть, она вам кажется странной. Но зачем же вы бьете по тем, кто отсутствует?

— Я ему сказал бы то же самое, если бы он был здесь! — упрямо возразил Голеску.

— Сомневаюсь. Так как в этом случае… — Молдовяну колебался, стоит ли довести мысль до конца, и это вызвало у Голеску неожиданный шок. Лицо полковника резко потемнело, взгляд сделался невероятно сосредоточенным.

— Что же в этом случае было бы? — поинтересовался встревоженный Голеску.

— Скажу, не беспокойтесь! Но сначала мне хотелось бы довести до вашего сведения, что в Караганде у Новака будут другие заботы, более значительные и важные. — И, ссылаясь на детали последнего письма Марина Бланку, комиссар рассказал о парадоксальной ситуации, в которой окажется Новак после того, как встретится с первым мужем его теперешней жены. — Как видите, — продолжал Молдовяну, — судьба оказалась к Новаку достаточно неблагодарной, послав его как раз в Караганду. Хочешь не хочешь, а ему придется объясниться с этим человеком.

— Красивая женщина! — отметил Голеску, словно желая перевести разговор на другую тему. — Я видел несколько раз ее фотографию. Новак, как вы видели сегодня на процессе, держал ее под крышкой часов. На такой любой женился бы.

— В самом деле красивая! — согласился мягким голосом Молдовяну. — Он и мне показывал фотографию.

— Он любил похвастаться ею.

— Даже ключ от квартиры показывал мне… Новак много рассказал о своей жизни в лагере… Между прочим, он мне сказал… Господин Голеску, вас не интересует, что он мне сказал, прежде чем мы расстались в Горьком?

Голеску тяжело задвигался на своем месте, почувствовав себя пойманным в невидимые силки.

— Интересует, почему бы нет?

Молдовяну криво улыбнулся. Сначала он хотел скрыть от Голеску, что ему стало известно от Новака. Но потом пришел к выводу, что по отношению к такому человеку, как Голеску, не следует быть жалостливым.

— Мне он сказал дословно: «Господин комиссар, судебный процесс кончился. Другого вы устраивать не станете. Я еду в Караганду, и кто знает, встретимся ли мы когда-нибудь. Но знайте, что в отношении списка виноват Голеску. Он мне его дал и наказал, что с ним сделать». Теперь ответьте мне, господин полковник, как вы полагаете, стоит ли вам смеяться над творениями Новака?