Звезда доброй надежды - [153]

Молдовяну был дважды прав. Его дьявольское предчувствие подтвердилось: у Кайзера появилась тяжелая язва желудка, которая и уложила его на операционный стол. У «храброго» апологета антибольшевистского сопротивления не оказалось достаточно храбрости, чтобы отказаться от помощи медиков того же самого госпиталя, который он однажды попытался дискредитировать. Теперь он находился на операционном столе под хирургическим ножом жены комиссара.

«Но зачем она ввязалась в такое дело? — задавался вопросом Анкуце, поняв наконец причину беспокойства больных в палатах. — А вдруг случится несчастье?»

Словно прочитав его мысли, Ульман сел рядом на ступеньку и сказал:

— Вот почему меня все это очень беспокоит. Я не был здесь, когда принесли Кайзера. Лег пораньше, чтобы отдохнуть к завтрашнему утру. Уж не знаю, кто сказал фон Риде, что Иоана Петровна сама решила делать срочную операцию, но началось страшное волнение. Фон Риде стал кричать, что с Кайзером таким образом хотят расправиться. Обе казармы и сейчас кипят от возмущения. Меня разбудили и почти насильно привели сюда. Фон Риде мне сказал: «Идите немедленно в госпиталь и воспрепятствуйте совершению преступления. Лучше пусть он умрет от язвы желудка, чем под ножом жены комиссара».

— Фон Риде идиот! — не выдержал возмущенный Анкуце. — Опять нашел причину для подстрекательства. Случай с Кайзером использует как предлог для политического демарша.

— Вы, доктор Анкуце, пытаетесь убедить меня теми же аргументами, какими я попытался увещевать полковника фон Риде.

— Тогда чего вам волноваться, доктор Ульман?

— Вот в чем дело. Между Кайзером и Молдовяну был конфликт, о котором и вспомнил фон Риде. Он думает, что господин Молдовяну не преминет воспользоваться случаем для отмщения. Я не понимаю, почему госпожа Иоана Петровна взялась за это, хорошо зная, какую реакцию эта трудная операция вызовет в немецких казармах. Возможна ведь любая случайность (черт его знает, но ведь нередко так бывает). Мне бы ни за что в мире не хотелось, чтоб случайность имела место как раз сейчас.

— Она могла бы быть, даже если оперировали бы вы или я.

— Разумеется!

— Вы хорошо знаете, что самые искусные хирурги терпели неудачи на операционном столе.

— Знаю!

— Значит?

— В обыкновенных условиях любая неудача извинительна. В то время как в этом случае раздраженное в определенном смысле общественное мнение не станет искать объяснения случившемуся, а обвинит Иоану Петровну.

— Согласен!

— Тогда зачем же ставить ее в такое положение?

— Видите ли, доктор Ульман, мы позволяем заразить себя тем необоснованным страхом, который испытывают те, кто живет в казармах. Мы пугаем себя возможностью, которой может и не быть.

— Но и вы сами взволнованы.

— Речь идет сейчас о вас.

— Я просто не могу прийти в себя.

— Важно другое, доктор Ульман: верим ли мы, я и вы, в госпожу Молдовяну?

— Верить… — задумчиво проговорил немецкий врач, — это слитком мало. Я ее очень люблю… Я хочу сказать, что очень ее ценю! — тут же поправился он. — Я уважаю ее как человека, как врача! Но если у меня неспокойно на сердце, как это вам объяснить? Мне не хотелось, чтобы на нее обрушилось что-либо плохое. Вы представляете, что случится завтра с немцами в Березовке, если человек на операционном столе…

— С какими немцами, господин Ульман? С немцами вообще?

— Это не имеет значения!

— Ну а если доктор Кайзер, о котором всем известно, что он гитлеровец, будет спасен от смерти как раз доктором-коммунистом?

— Этого фон Риде и многие другие никогда не поймут.

— Так пусть тогда это поймем мы оба.

Раду Анкуце продолжал думать о противоречивости судеб доктора Кайзера и Штефана Корбу. Снова, сам не желая того, он представил себе два тела (одно, вырванное у смерти, и второе, находящееся под ее страшной угрозой), как два призрака, стоящих перед ожидающим их финалом. У него не выходил из головы человек, прижавшийся к двери кельи в подвале, словно в ожидании выстрела в спину, и доктор Кайзер, узнающий перед анестезией, что именно жена комиссара будет его оперировать.

«Мы рано или поздно обязательно поймем, — думал Анкуце, — как это доктор-коммунист может побороть самого себя, оставаясь медиком даже перед больным врагом. Но никогда не поймем, почему здоровый человек Штефан Корбу должен стать завтра жертвой трагических обстоятельств. Понимает ли Иоана абсурдность этого положения?»

Он резко вздрогнул. Двери операционной широко раскрылись, в зал вкатились носилки, на которых лежал доктор Кайзер. Сестра Наталья чуть задержалась, чтобы дать время двум докторам подняться со ступенек лестницы и подойти. Кайзер был покрыт до подбородка белой простыней. Руки его лежали вдоль тела. Черты его костистого с тонкими губами лица стали еще острее. Ко лбу прилипла прядь светлых волос. В глазах светилось волнение, взгляд был неопределенным. Трудно было сказать, узнал ли он доктора Ульмана, но сквозь опустившийся на глаза туман он различил его первым. Кайзер тихо застонал и едва слышно прошептал:

— Благодарю, дорогой коллега! Большое спасибо!

Вероятно, он был уверен, что операцию делал мужчина. Анкуце сделалось не по себе. Захотелось выругаться. И снова он невольно вспомнил о судьбе Штефана Корбу. В это мгновение Анкуце испугался собственной мысли, что Хельмут Кайзер не заслуживал такого самопожертвования врачей.