Звезда доброй надежды - [103]

Уже совсем стемнело, когда доктор вышла из изолятора. Ею овладело состояние полнейшего счастья. Штефан Корбу шел за ней, и она почувствовала его взгляд. Повернулась к нему и удивленно заметила, сохраняя то же сияние лица и улыбку на губах:

— Что случилось? Почему вы на меня так смотрите?

— Госпожа доктор, этой ночью я открыл преимущество быть больным. Ради бога, почему вы время от времени не смотрите так же и на здоровых? Может быть, и мы…

Иоана, однако, неожиданно сурово прервала его в то самое мгновение, когда он готов был раскрыть свою глубокую тайну.

— Господин Корбу, мне никогда не нравился ваш голодный волчий взгляд. Тем более мне не нравятся эти ваши слова. Я предложила бы вам не забывать, кто я и кто вы… Спокойной ночи!

От ее слов Штефан Корбу остановился как вкопанный, почувствовав себя ничтожной букашкой. В это мгновение он понял, что она презирает его…

Корбу не смог бы объяснить, каким образом он оказался в комнате комиссара и, тем более, зачем он там вообще. Одно для него было ясно — из всех живущих в Березовке людей его в этот час потянуло к Молдовяну, он был ему просто необходим. Вероятно, в мире существует закон, объяснял он себе, пока что таинственный, недоступный пониманию, который непрерывно вызывает существование противостоящих сторон.

Некоторое время ему казалось, что он выздоровел от этой болезни. Работа до седьмого пота с утра до ночи освободила его от навязчивых мыслей. Иоана перестала быть объектом его постоянных размышлений. Он заметил, что перестал подкарауливать ее из-за угла, как это было в прошлом. Теперь он даже не входил в ее кабинет. Незаметно делал свое дело, потом, ни слова не говоря, исчезал. В его сердце поселилось ледяное равнодушие. А если и случалось все-таки думать о ней, то он немедленно брался за самую тяжелую работу, которая отбирала у него все силы. Иногда он заходил к Молдовяну и часами с ним беседовал по поводу самых невероятных проблем войны и мира. Напрасно он боялся, что Молдовяну, узнав о его странном отношении к Иоане, как-нибудь потребует ответа. Правда, иногда у Штефана возникало ощущение, что Молдовяну делает вид, будто ничего не знает. Снисходительность Молдовяну и его чувство превосходства временами унижали Корбу. Но, как бы там ни было, он считал себя излечившимся. Лучшим доказательством тому было то, что после спасения Марене, когда он в последний раз осмелился посмотреть на нее страстным без стеснения взглядом, он забыл, как выглядит ее лицо.

Но не прошло и трех недель, как кризис начался снова. Сознание того, что его любовь стала вроде неизлечимой болезни, выводило его из себя. В таких случаях отчаяние достигает невероятной силы. Поэтому он не смог бы ответить, как оказался в комнате комиссара и, в особенности, зачем он туда пришел.

Молдовяну был не один. В комнате собралось много народу. Актив движения стал более многочисленным. У комиссара были все основания радоваться: брошенное им семя начало давать ростки.

Как раз в этот день была отмечена еще одна победа. С лесорубов был снят карантин. От группы, направлявшейся к казарме, отделился капитан Ротару. Он свернул с дороги и шумно ворвался в комнату комиссара. По всему было видно, у него наболело на душе. Он тут же, не переводя дыхание, выпалил:

— Я покажу этому Голеску! Три недели нет мне покоя, никак не выходит из головы. Что посоветуете?

Молдовяну от души рассмеялся:

— Это хорошо! А что вы хотели бы сделать?

— Не знаю! — пробормотал сердито Ротару. — За этим я и пришел к вам, чтобы вы мне подсказали.

— Может, схватите его за горло? Или стащите на кухне нож и воткнете ему в живот?

— Он мне пригрозил виселицей и исковеркал всю душу. Плюнуть, что ли, ему в лицо при всех?

— И хотели бы знать прежде мое отношение к этому?

— Хотелось бы знать, что говорит закон в таком случае.

— Закон говорит — будьте человеком! — Улыбка исчезла с губ Молдовяну. Теперь он выглядел хмурым и суровым. — Я очень хорошо понимаю ваше душевное состояние. Вы считаете себя униженным, и вам захотелось отомстить. Хорошо! Вы просили совет — вот он: боритесь с его идеями! Это для Голеску куда больнее, чем публичная пощечина! Ну, что скажете?

Ротару встрепенулся, поднял глубокомысленно брови:

— Дельно! Впрочем, с того самого вечера… Хорошо! — и пошел к двери.

— Подождите! — бросился за ним вслед Молдовяну и потащил его назад за рукав. — Пока я вам не разрешаю идти в казарму. Можете наделать глупостей. Оставайтесь здесь, вот-вот соберутся антифашисты. Поговорим, как обычно, о том о сем. Да и вам кое-что станет яснее, чтобы Голеску не разложил вас на лопатки. И если в один прекрасный день сочтете, что иного пути у вас нет, идите к нам… Идет?

Этим и объяснялось присутствие капитана Панаита Ротару среди антифашистов. Люди сидели на стульях, на полу, опустившись на корточки и опершись о стену. Под низким потолком висело плотное облако дыма. По всему видно, беседа была в полном разгаре: лица раскраснелись, голоса стали хриплыми от спора. В общем гаме выделялся голос Сильвиу Андроне:

— Имею я право знать или нет? Вам-то ясны эти проблемы, так как вы их уже обсуждали, а мне нет. И я не хочу слепо плестись в хвосте. В конце концов, и вы не родились знатоками. Почему бы и мне не прояснить мозги?