Звезда Альтаир - [7]

— Помогите, Василь-ака! Вы нам родной человек, вы не дадите нас в обиду.

— Хорошо бы найти документы, подтверждающие право ювелиров на землю их квартала.

— Эх! Где их найдешь?

— Поищем…

Василий Лаврентьевич вынул планшет, рулетку. Судя по всему, некогда у Афрасиаба было около десятка городских стен; разобраться в ходе каждой из них было не так-то просто. Одних сторожевых башен оказалась целая прорва, обнаруживались еще какие-то пристенные пристройки. Уже одно это могло бы составить предмет магистерской диссертации. Но не в том было дело! Вяткин хотел выполнить просьбу Бартольда и тщательно разобраться во всей путанице охранных сооружений.

К осени Василий Лаврентьевич получил чин и вместе с ним должность, которая позволяла ему заведовать библиотекой и музеем искусства и древностей при Самаркандском областном статистическом комитете. Музей размешался в маленькой пристройке военной Георгиевской церкви, носил характер дилетантских собраний из предметов этнографии, археологии, искусства и ремесла, коллекций натуралистов и охотников Туркестана. Надо было приводить его в порядок, обрабатывать и составлять коллекции, делать экспозиции и выставки…

Утро начиналось для Василия Лаврентьевича с посещения Областного Правления. Он обязан был являться пред светлые очи начальства, которое ежедневно диктовало ему занятия: вести экскурсию по городу, если таковая предвиделась, или работать этот день в музее. Или же, если не было других дел, не заходя в Земельно-податное управление, где начальник был на этот счет предварен вышестоящими, копаться, сколько его душе угодно, в старинных документах, работа с которыми теперь получила четко осмысленную цель: обнаружить бумаги, подтверждающие право ювелиров на землю квартала Заргарон.

И Василий Лаврентьевич упивался чтением документов. Он раскладывал их по коробкам, систематизировал и подшивал, вероятно, более тщательно, чем это делали самые прилежные служащие кушбеги[4] прошлых времен. Мог он также проводить часы и дни за раскладыванием черепков и монет с Афрасиаба.

Разбор коллекций — самая кропотливая, но и самая интересная работа в музеях. Археолог увлекается определением так же, если не больше, чем самим поиском. Удовольствие кабинетного поиска совершенно поглощает ученого, и он проводит вторую половину года, нисколько не стремясь к новому собирательству. Он роется в книгах, сравнивает свои находки с чужими, мечтает об экспозициях найденного, надеется на интерес зрителя к его маленькому, но такому радостному открытию.

Музей Самарканда начал свое существование с выступления в печати опального капитана Эварницкого, большого энтузиаста музейного дела и создателя знаменитого этнографического музея на Полтавщине, Любитель старины, просвещенный человек, Эварницкий имел четкое представление о ценности древней среднеазиатской культуры и о большом интересе, который она может вызвать у просвещенного человечества. Своеобразие изобразительного и прикладного искусства, архитектуры, этнографии, литературы — все, по его мнению, следовало сберечь и уж, во всяком случае, не дать вывезти зарубежным антиквариям за границу. Особенно, он считал, это важно в таком историческом городе, как Самарканд.

Средств, естественно, сразу на открытие музея выделить не могли. Но интеллигенция Туркестана горячо откликнулась на статью Эварницкого и начала добровольные пожертвования. Вдова генерала Рокотова, застреленного английскими эмиссарами во время объезда кушкинской границы, подарила музею сорок предметов. Металлическое оружие: мечи, секиры, щиты, колчаны для стрел, кольчуги, поножи и поручни местных рыцарей, снаряжение воинов: котел, игольник с иголками, деревянные вбок изогнутые ложки (кашик), кувшинчики для омовений в походе; особое место в этом собрании занимали стрелы и луки монголов, сохранившиеся в народе и в свое время приобретенные генералом. Похоронив мужа, она уезжала, везти с собою такие тяжелые вещи ей оказалось не под силу, ездили в то время на арбах и в тарантасах. Случай дал ей возможность красиво расстаться с коллекцией.

Ее примеру последовали другие. Понесли книги, гравюры, чучела птиц, ювелирные изделия, ткани, вышивки, — словом, пестрый поток инвентарных номеров, из которых никакой экспозиции не придумать самой гениальной голове самого выдающегося экспозитора на свете. Потом наступило затишье. И уже после стали поступать вещи от знатоков.

— Катта-Курган? Недалеко! Посылает незнакомый человек, военный инженер, некто Кастальский Борис Николаевич. Что там такое? — Вяткин вытаскивает гвозди, крышка ящика отскакивает. Упакованные в бумагу, лежат нежные резные камни. Драгоценное собрание инталий и глиптики. Геммы на жадеите, агате, сердолике, раковинах, маленький оникс, опять — жадеит. Нефрит. Камеи из сердолика, коралла, бирюзы, ляпис-лазури; печати из яшмы, базальта, нефрита, бусы из яшмы, яшмовая пластинка — пейзаж: закат в горах; еще пластинка из какого-то странного, — Вяткин не знает, какого, — камня — пейзаж: море и над ним — птица. Вот медальон: ляпис-лазурь в тонкой золотой рамочке и голова мальчика. Эллада? Индия? — опыт еще не так велик. Не разбирает пока еще стилей молодой, Вяткин. Ясно только, что все это — местное. Туркестанское. И, видимо, эпохи Кушанов. Домусульманское искусство, особенно интересное Василию Лаврентьевичу в связи с его занятиями Афрасиабом. На дне посылки рядком уложены статуэтки из обожженной глины. Неглазурованная, цвета смуглой кожи, терракота. Великолепные вещи! И как же надо любить свой край, свой Туркестан, чтобы вот так, от своего скудного жалования безвестного инженера, обывателя захолустного городишки, взять и подарить музею столько подлинных драгоценностей! Это — не жест отъезжающей генеральши. Это благородство души, другая категория дарителей.