Звериный подарок - [22]

Свет почти полной луны разбавлял мрак, делая его безлично-серым. В лесу, конечно, темнее, но зато вода озера… сверкала, как огромная рыбина, покрытая бесчисленными крошечными чешуйками. Я спешилась на пологом берегу, там, где огромное бревно наполовину упало в воду, корнями все еще цепляясь за землю. Жаль, слишком холодно, чтобы купаться, я бы до утра из воды не вылезла, будь сейчас лето. Всегда сюда приезжаю, деревенские здесь не ходят, от тракта далеко, от дома развлечений — тоже. Он на той стороне, прямо напротив места, где сейчас сижу. Огромное озеро разделяет нас и делает дом таким маленьким, игрушечным, неопасным.

Сегодня там тоже веселье, я вижу огромный костер и гирлянды огоньков на деревьях вокруг. Иногда доносятся обрывки голосов, песен и смеха.

Ночной осенний лес пахнет, как большая корзина грибов, собранная холодным утром. Всегда мечтала, чтобы в моей комнате так пахло, жаль, это невозможно.

Я слышу, как плещется вода, ровно и звонко. А потом — сильнее, по нарастающей, постепенно перекрывая все другие звуки. Рыбина поворачивается с боку на бок, заливая берег волнами. А после — звук, как будто собака отряхивает мокрую шерсть.

Тогда я вскочила и пошла туда, где начинался лес. Дошла до первого дерева, положила на него ладонь, обнимая ствол, и нос к носу столкнулась с Радимом…

На нем были только холщовые кальсоны до колен и черный кожаный шнурок на шее. Без обуви. С мокрых волос, торчавших во все стороны, вниз по лицу и телу текли капли воды, оставляя на коже блестящие дорожки, сверкающие под лунным светом матовым блеском.

Оказалось, что он выше меня на полголовы. У него было очень сосредоточенное лицо, он смотрел на меня не мигая, но в глубине глаз мерцал огонек, как маяк, к которому нужно плыть.

Я немножко его поразглядывала — плечи, грудь, живот, руки, одной он держался, как я, за дерево. Шея, контуры ушей и полосы на голове, в темноте почти неразличимые, лицо.

А он вдруг поднял вторую руку и кончиками пальцев очень осторожно прикоснулся к моей щеке. Очень легко погладил, как будто мягким перышком провел.

Все замерло. В мире не осталось ничего более важного, чем лицо напротив, ничего более правильного, чем быть рядом с этим теплым существом, словно излучающим притягивающую ласковую волну. Время вокруг застыло…

Резко взвывшим порывом ветра из-за озера донесся громкий взрыв фейерверка. С меня как пелена спала, я резко посмотрела на тот берег, а потом на Радима.

Почему я раньше не подумала, откуда он тут взялся? Ладно, пусть не сразу, но теперь пора понять откуда. Оттуда, из дома развлечений, стоит тут неодетый, и глаза горят. И неизвестно, в каком он настроении.

Что я делаю? Стою и разглядываю полуголого чужака? Я так резко отшатнулась и попятилась назад, что его рука осталась висеть в воздухе. И что вообще делаю… тут? Он тоже оглянулся в сторону дома, наверно, поэтому без удивления смотрел, как я пячусь назад, а потом несусь к Мотыльку, заскакиваю в седло и тут же срываюсь с места. И всю дорогу скачу галопом, хотя в темноте это и опасно.

А потом, пробравшись в комнату и укутавшись одеялами, на самой границе сна вздрагиваю, ощущая его нежные пальцы.

Поспать не получилось. Слишком много всего вдруг окружило, требуя ответов. Как, откуда в моем потайном месте взялся Радим? Как нашел вечером, за сараем? По запаху? Но ведь только Дынко его… запоминал? Или нет? Они могли тоже запомнить тогда, в поле… Как… неприятно о таком думать. Ну а почему я думаю о них хорошо? Ну, не притащили в дом, так, может, у них свои какие-то причины были, а на мой позор было плевать? Дед Атис всегда вздыхал, что я слишком доверчивая. Говорил, что же ты веришь всегда не в то, во что нужно. Вот стоило Дынко проявить немного заботы о Маришке, и я уже в волках души не чаю. Почему? Так нельзя, я же совсем ничего про них не знаю. Стаськины слова тому доказательство. Что же они задумали? Страшно…

Спорить со своим страхом среди холодной ночи так же бессмысленно, как греться у погасшего огня. Поделать ничего не могу, объяснений моему поведению нет, значит, надо просто забыть, не думать, забыть, вычеркнуть как небылицу. Никто не должен знать, ни единая живая душа, даже… Аленка. Это был просто сон. Все.

Рассвет не принес с собой никакого облегчения. Иногда я проводила ладонью по коже, убеждаясь, что на ней не выступил иней, как мне виделось, стоило только глаза закрыть. И в костях как будто льдинки создались, пальцы не хотели сгибаться. Сон так и не приходил, из окна лилась серость, топила меня в себе, рассвет сегодня был так бледен, что не принес окружающему миру ни капли румянца.

Погреться можно только на кухне, там уже должны были разжечь печку, и она, наверное, пыхтит и стонет, переваривая сухие плотные поленья в потоки жаркого воздуха.

Кто бы знал, скольких сил мне стоило одеться! Старик Атис говорил, что холод во мне не от окружающей температуры зависит, а идет изнутри. Изнутри, как же! Откуда он там берется, пыталась я спросить, а он только губы поджимал, мала, говорит, еще, чтобы такое понять. Потом жалел, наверное, что не рассказал, помер раньше времени. Обещал письмо оставить прощальное, да, видимо, нет такой бумаги, чтобы пеплом не стала, когда бес огнем дышать начинает.