Звериный круг - [3]

Издав глубокий вздох, лейтенант стянул с головы фуражку, закоростевшими за время охоты пальцами сунул в зубы мятую сигарету. Подчиненный с готовностью поднес зажигалку.

Глава 1

В электрическом освещении, хоть и далеко ему до света Божьего, все-таки есть что-то праздничное. В ярком свете все унылое исчезает, и даже казармы перестают быть казармами. Лампочки, бра, фасонистое сверкание люстр способны превратить любой загаженный город в очаровательную картинку. Но и в непроглядности ночи есть своя тайна. И когда томный кавалер-вечер обволакивает землю широкими объятиями, ей-богу, людям стоит на пяток-другой минут выбраться на улицу или балкон. Мир в тихие ночные часы преображается…

Ветер налетел издалека, пригнул черные верхушки, зашелестел листвой.

Поежившись, часовой сонно огляделся. Темная крона дерева, растущего у окна, напоминала выпрашивающего подаяние нищего. Ветви тянулись к электрическому свету, загибаясь чуть вверх, совсем как человеческие ладони, согбенный ствол взывал о милости. Подивившись столь неожиданному сравнению, часовой заворочался на мешках, устраиваясь поудобнее. Глаза привычно пробежались по стенам склада, задержались на красочном плакате. Губы рядового расползлись в ухмылке. Плакат изображал классическую троицу: бородатого детину в шлеме времен Святослава, юного комсомольца в буденновке и человека в звездной зеленой каске. Все три воина хмурились, глядя в загадочную, только им ведомую даль, и никто из них не подозревал, что проказливый карандаш успел поработать над ними, надписав на груди каждого, кто есть кто. Командир полка находился справа, старшина Курамисов слева, прапорщик Дудашкин, хозяин склада, если верить надписи, располагался в центре, подменяя собой юного комсомольца в буденнрвке. Для верности образа тот же карандаш прогулялся по лицу буденновца, прибавив щетины и подрумянив нос. Не удовольствовавшись этим, неизвестные художники в уголок рта сурового комсомольца хлебным мякишем приклеили потемневший чинарик. Именно такие чинарики видели в зубах Дудашкина присылаемые на развод наряды. Сходство, таким образом, становилось полным, не вызывая ни малейших сомнений. Если бы поработать еще над глазами да подузить буденновскую стать… Часовой не успел довести мысль до конца. Обитая железом дверь распахнулась под ударом бравого прапора.

— Пр-рашу!..

Смеющаяся женщина, суетливо оправляя юбку, выскользнула наружу.

Покачиваясь неустойчивым фрегатом, следом выплыл помятый прапорщик.

— Не волнуйся, Ленок, армия тебя проводит. А то хрен их знает, кто там сегодня на проходной. — Дудашкин пьяно повертел головой. — Васька! Где ты, ядрена-матрена?!

С пилоткой в одной руке, с автоматом в другой, часовой выскочил из-под навеса, споткнувшись о мешки, не удержался и растянулся на бетоне. Прапорщик громко фыркнул:

— Ты-то когда успел, японский городовой! Спал небось?

— Никак нет! — Часовой торопливо напяливал пилотку на голову. — Только что делал обход, а тут как раз вы…

— Потрепись мне! Я таких, как ты, насквозь вижу, екалэмэнэ! — Дудашкин приобнял свою подругу. — Вот, проводишь товарища, как на прошлой неделе. И чтоб все тип-топ было, ясно?

— Обижаете, гражданин фельдмаршал. — Глаза часового смешливо заморгали. — Как скажете, так и будет.

— Ладно, действуй. И чтоб тихо мне!

— Еще увидимся, а? — Ленок потрепала прапора по багровой физиономии.

Улыбнувшись, двинулась неровной походкой по асфальтовой дорожке.

Козырнув левой рукой, часовой поспешил следом. Дорожка была узкой для двоих, и он засеменил сзади, не зная, с какой стороны пристроиться. Сунув руки в карманы, Дудашкин наблюдал, как удаляющиеся фигуры неспешно огибают залитый светом плац, скрываясь за неряшливо стриженной акацией. Неожиданно вспомнилось, что, ласкаясь, женщина называла его сизокрылым. Тогда в пылу борцовского азарта он не обратил на это внимания, а сейчас стало отчего-то обидно.

— Сизокрылый… — проворчал он. — Сама-то! Груди — как ухи у спаниеля.

Дохнув кислым богатырским духом, прапорщик покосился на свою тень.

Богатырь не богатырь, но на великана он чуток смахивал. Тень раскачивалась могучей грот-мачтой, угрожая земной тверди рухнуть, ударив головой, грудью, коленями.

Рявкнуть бы, неожиданно подумал он. Чтоб тревогу боевую подняли. С перепугу… Только ведь не перепугаются. Сунется какой-нибудь бдительный в форточку, а после настучит по начальству. И тот же Курамисов зайдет с самого утра и, отослав посторонних, засадит не по-уставному в зубы. Он это, стервец, умеет! Мозоли натер, гад, на тренировках. Крепко врежет. Может быть, даже сломает что-нибудь в голове… И тогда… Ох, что же тогда будет!.. Сжав кулаки, Дудашкин застыл, напряженно созерцая разыгравшуюся в воображении картину. Джэб левой, как у Мохаммеда Али, и тут же полновесный апперкот.

Курамисов с воплем летит на пол, в дверь заглядывают любопытные, по части ползут слухи о жуткой силище хитреца прапора…

Рыхлое, усеянное красными пятнами лицо Дудашкина сморщилось. Вот если бы это в жизнь и в явь! Почему во сне одно, а на работе другое? Почему не наоборот и кто, черт подери, так распорядился?

Сплюнув горестным плевком, прапорщик приблизился к стриженному под полубокс кустику и помочился в звенящий комарами сумрак. Путаясь пальцами в мокрых пуговицах и насвистывая сквозь зубы, повернул обратно. То есть — попытался повернуть. На деле подобные вещи оказываются порой абсолютно невыполнимыми. Приплясывающие фонари, окна — все закружилось вокруг Дудашкина.