Глухой Бетховен сочинял музыку, обездвиженный Дикуль не оставлял мечты стать самым сильным человеком планеты, слепой Михаил Марголин конструировал стрелковое оружие. Еще одна загадка природы! Больные сплошь и рядом обставляют здоровых! Иначе не создал бы своей знаменитой галиматьи Чезаре Ломброзо о гениальности и помешательстве, проведя меж последними знак тождества. Пытливый итальянец так и не уяснил, что здоровье — это прежде всего довольство и успокоенность, это почти всегда крайне консервативное состояние, не подвигающее на перемены и хлопотные задачи. Какого дьявола было бы мучить себя Юрию Гущо йоговскими асанами, а Полю Брэгу изводить организм голодом, не загляни они краешком глаза в черную пропасть боли и безнадеги! Но заглянули! И написали впоследствии замечательные книги.
Возможно, и он в определенном смысле был болен. Потому что нормальные особи ПОДОБНЫХ вещей не совершают. Они сидят дома и посасывают пиво, пялясь на телеэкраны, шурша свежими газетами, находя в себе мужество ужасаться тем же вещам, что и он, но чуточку иначе…
Молодой человек еще раз трепетно огладил стальной ствол, зачем-то понюхал и, сунув в карман, вышел из подъезда. По западным шкалам калибр, конечно, невзрачный. Куда там до знаменитого «сорок пятого», лихо разгуливающего по всем американским вестернам! Всего-то 5,6 миллиметров или, изъясняясь европейскими стандартами, двадцать второй калибр. Творение того самого слепого Марголина. Изящное, легкое и опасное, несмотря на крохотные пульки. Уж он-то, проведший в подвальных тирах не один десяток часов, неплохо себе представлял убойную силу этих свинцовых гостинцев. Не «Гюрза» и не «Стечкин», но тоже очень даже ничего. Во всяком случае для той разудалой партии, что он задумал, вполне подойдет. Хотя, если разобраться, не пахло там молодеческой удалью. И хладнокровием тоже не пахло. То есть пахло так, что и принюхиваться не хотелось. Потому как скверный запашок у тех, кто хандрит и трусит. Тело его без конца сотрясала дрожь, душу, словно тонкое деревце, стягивали змеиные кольца отчаяния — отчаяния, испытываемого от мысли, что на предстоящее он, должно быть, просто обречен. И не помогла снять напряжение короткая тренировка, устроенная в темнеющем загородном березняке. Тогда он дважды разрядил магазин по намеченным заранее стволам и, напугавшись грохота выстрелов, даже не проверил толком, попал ли должное число раз. Впрочем, должен был попасть. Не зря столько лет числился в когорте подводников. Отчего-то считалось, что спортсмен-подводник обязан выполнять три вещи: быстро плавать, уметь ориентироваться на глубине по компасу, стрелять из подводного ружья. С последним всегда были какие-то проблемы. Из-за мутных озер, из-за нехватки надежной гидропневматики, из-за запретов местных администраций. И оттого тренировались из того же «Марголина», из любимой русскими «Тозовки», садя и садя по далеким кружочкам, вышибая червонцы, что называлось у них «лепить в копейку». Правда, тогда к пистолетам присобачивали деревянные накладки, вовсю работая в мастерских напильниками, нещадно сажая занозы и подгоняя щечки рукояти точнехонько под собственную кисть. И получалось, надо сказать, чертовски удобно. Пистолет впечатывался в ладонь, становился продолжением руки. Наводить и держать мушку превращалось в пустяк, и дело оставалось лишь за нервишками, за верностью глаза. Но что хорошо в тире, в жизни явно не годилось. Он не мог предвидеть всего, а потому с деревянной накладкой расстался чуть раньше, спалив на скором костерке. Голое оружие легче выхватывалось, проще пряталось под одеждой. Да и не так уж это было важно — угодить именно в копеечку. Не на белок он шел охотиться. На людей…
Пальцы сами собой сжались вокруг рукояти. Навстречу шагал милицейский патруль. Молодые румяные хлопцы, не уставшие еще трамбовать тротуары города. Встреча, конечно, случайная, однако он поспешил отвести взгляд в сторону. Потому как знал: плохоньким он был артистом. Могли и прочесть по лицу — куда шел и зачем… По счастью, хлопцам в милицейской форме было не до него. Цоканье их кованых каблуков переместилось за спину, молодой человек позволил себе расслабиться. Ладонь, только что сжимавшая пистолет, успела взмокнуть. Он криво улыбнулся. Киллер хренов!…
Главный идиотизм заключался в том, что во время операции он уже мало что в состоянии будет осмысливать. Продумывалось все исключительно ДО ТОГО… После — он действовал рефлекторно, как автомат, слепо выполняющий пункты заранее намеченной программы. Потому что всегда хотелось одного и того же — расплеваться со всем побыстрее и бежать прочь сломя голову, потому что сердце предательски екало, а мозг наотрез отказывался контролировать ситуацию. Он не был профи и никогда бы не смог стать таковым. В этом таилась ключевая загвоздка и первая его беда. То, что молодой человек делал, вызывало у него отвращение, и если бы это было возможно, он прекратил бы все немедленно. С легким сердцем повыбрасывал бы в помойный контейнер весь свой нелегальный инвентарь, повыдирал бы из блокнотов листочки с фамилиями и наименованиями улиц. Но как жить, если героев нет, если нет власти и нет правительства, если редкие профессионалы — и те сплошь и рядом заняты чем-то весьма неприглядным? Вот и выходит, что выбор опять остается за такими, как он — заурядными и трусоватыми, в общем и целом терпящими, однако на определенном этапе восстающими и сокрушающими все на своем пути. Причина необузданной ярости всех российских бунтов. В стране рабов иначе и невозможно. Либо терпим, либо откручиваем головешки, сажаем на кол и вешаем. И тем же гарибальдийцам далеко до орд Пугачева и Разина, и даже Макс Робеспьер с безумным Нероном — мальчишки в сравнении с вождями красного Октября. Атлант, хоть раз сбросивший с хребта небушко, без усилий расколет земной шар. Ударом обычного кулака.
