Звери на улице - [26]

Он так сказал, а Слава подумал о своем Мишке. Найдет ли он его? Будет ли у него удача?

Красный флаг

Из рассказа Якова Павловича Славе еще запомнилось, что одним из первых флагов, которые водрузили на рейхстаге, была просто красная наволочка от подушки, что в День Победы в Берлине цвела сирень; что наши парламентеры шли по темному тоннелю метро, освещая белый флаг карманным фонариком. Вместе с этими парламентерами шел переводчик, который все время повторял по-немецки и по-русски:

«Русским и немецким солдатам не стрелять — идут парламентеры».

И все-таки в одном месте немцы дали очередь из автомата, но, к счастью, наши успели пригнуться и остались невредимыми. А потом, сдаваясь, немецкие солдаты спрашивали: «Нас не расстреляют?» Многих из немцев, обезоружив, просто отпустили по домам. А у наших походных кухонь уже толпились немецкие ребятишки, и наши бойцы, не жалея, накладывали им в консервные банки, в миски и в котелки жирную солдатскую кашу…

Поезд с туристами подходил к городу высоких домов и больших заводских корпусов.

— Пора выходить, — сказал Яков Павлович.

Когда туристы сходили на перрон, Слава взялся за руку Якова Павловича. Ему еще чудились залпы пушек и взрывы гранат, бои на улицах Берлина. Да, он крепко прижимался к рукаву Федотова.

В Берлине

Слава думал, что в тот же день он с Яковом Павловичем отправится искать Мишку. Может быть, только на минуту они заедут в гостиницу — оставят вещи, и в поход…

Не все получается, как думается.

Только ступили они на перрон, как к Федотову бросились какие-то люди, схватили обе его руки и стали их трясти и пожимать. И если было бы у него двадцать рук, их тоже разобрали бы все до одной.

И получилось так, что Слава сразу же выпустил руку Якова Павловича, а тот оказался как бы в окружении.

Да, все было совсем не так, как думал и предполагал Слава. Федотова встречали берлинцы — только потом Слава узнал, что это были за люди, — и его сразу же с вокзала увезли.

Славе запомнился один молодой немец, которого он как бы про себя назвал «Дядя Степа». Его желтые волосы непокрытой головы возвышались над толпой, в которой утонул Яков Павлович. Высоченный берлинец (Слава еще подумал, что, наверно, он баскетболист), нагнувшись, раздвигал руками плечи и головы своих товарищей, как видно для того, чтобы они совсем не сдавили Федотова. Из тесного кольца людей Яков Павлович смог только помахать букетом и крикнуть Славе:

— Сегодня сам справишься?

— Справлюсь!..

— Мы за ним присмотрим!.. — крикнула вслед Якову Павловичу одна из попутчиц, тетя Сима, тоже очень высокая. И вся седая-седая. Фронтовичка. Санинструктором в войну была. Но она о себе не рассказывала. О том, что тетя Сима воевала, Слава узнал от других туристов. А сама тетя Сима о себе ничего не говорила.

Слава не знал, была ли она раньше знакома с Федотовым. Ведь он фронтовик и она фронтовичка. Слава потом как-то даже спросил Якова Павловича об этом. А тот сказал: «Фронт, брат, большой был. Не все там друг с дружкой виделись».

В тот раз на вокзале Славе стало чуть страшновато оттого, что он остался без Якова Павловича, и в то же время радостно, что вот он за границей и вроде бы самостоятельно. Вот бы мама узнала об этом, а то все ахи да охи, будто сын у нее совсем маленький.

В автобусе по дороге в гостиницу туристы иногда спрашивали:

— Ну как, Слава?

— А что — как? — отвечал Слава. — Нормально.

Странные попадаются люди. Один дядька даже сказал: «Ну, Славка у нас молодцом, совсем самостоятельный». Как будто Слава был из детского садика.

Когда туристы проезжали по улице, которая, если перевести на русский, называется «Под липами», Слава увидел первые зеленые листочки. Всюду чувствовалась весна. Солнце не только светило, но и грело, хотя было ветрено. А по ветру, вертясь и порхая, летели семечки сосен, распрямив свои маленькие крылья.

Славе было так хорошо, так хорошо, что хотелось петь.

Автобус шел медленно, и Слава, не отрываясь от окна, смотрел и смотрел.

Теперь он снова вспоминал все, о чем рассказывал Яков Павлович. В последние дни войны гитлеровцы заявили: «Мы уйдем, но так хлопнем дверью, что содрогнется весь земной шар».

Да, Гитлер не жалел людей: ни русских, ни поляков, ни чехов — никого, и в том числе немцев. Он отравился сам и хотел, чтобы с ним вместе погибли все немцы. Этому помешали наши войска. Они искали и обезвреживали мины, выносили из берлинских подвалов ящики с толом — взрывчаткой, похожей на мыло, наши солдаты кормили немцев, обезумевших от страха и голода, выходивших на свет из погребов…

И тогда тоже была весна — незабываемая весна сорок пятого года…

По дороге в гостиницу перед большим красным зданием Слава увидел скульптуру — женщина в рабочей спецовке с киркой на плече. Это был памятник берлинке, которая разбирала развалины и начала строить новую жизнь…

Автобус остановился, и кто-то из туристов крикнул:

— Слезай. Приехали!

Двери открываются сами

Вот это была гостиница! Двери там открывались сами. Как в сказке: «Сезам, отворись…»

Славик первый выскочил из автобуса и побежал к этому стеклянному дому. Издали он был как огромная пачка сигарет. Только весь в клеточку. Это — окна квадратные, одно к одному. Весь дом из окон. Стекло, стекло, стекло… А подошел Славик к стеклянным дверям в стеклянной стене, они — раз! — и распахнулись. Обе половинки. Слава только успел набрать воздух и выдохнуть: