Зверь из Жеводана - [53]

Из всех нас тяжелее всего переживал утрату отец. Несомненно, он упрекал себя за то, что был столь суров по отношению к Жюльене, за то что слишком строго судил ее. В ту зиму он на глазах постарел лет на десять. Он часто теперь сидел, уставившись в одну точку, ничего не слыша и не видя. Иногда он начинал делать какие-то странные движения, будто старался устранить с пути какое-то препятствие... Порой с его уст слетали какие-то бессвязные восклицания... Ни разу отец не попытался объяснить самому себе причины гибели Жюльены, докопаться до истины, выяснить обстоятельства, сопутствовавшие ее смерти. Казалось, тайна Зверя стала ему совершенно безразлична. Когда же с ним заговаривали на эту тему, расспрашивали, его ответы были столь невразумительны и странны, что я даже начал думать, что он сошел с ума, хотя, быть может, он вовсе не был безумцем, а напротив, был един.ственным мудрецом среди нас...

– Чтобы узнать,– говорил он,– надо было бы все начать сначала, но никто никогда этого не делает...

Однажды, когда я заговорил об Антуане Шателе, о его суке, о егере Пелисье, строя всякие предположения, он сказал:

– Ты все мелешь и мелешь языком... Хочешь мельницей стать? Болтун!

А в другой раз, когда я в сотый раз принялся вслух рассуждать о том, что такое есть Зверь, один он или несколько, откуда он взялся, отец пробормотал:

– Объясняй, объясняй... Пьяному крепче спится.– порой отец напевал какие-то странные куплеты, в которых иногда можно было обнаружить некий тайный смысл: «Тебе скажут, что Зверь мертв, а он, глядь,– стоит у порога». Но вернемся к изложению хода событий. Увы, у меня нет слов, чтобы передать, какое страшное горе навалилось в ту зиму на всех обитателей нашего Богом забытого уголка! Я уже устал рассказывать об этой кровавой бойне!

Итак, в феврале 1766 года были убиты две девушки, пасшие коров, а молодая мельничиха была буквально разорвана на части. Затем Зверь напал на маленького мальчика, но того спасли обычно тихие и мирные буренки. И все это произошло, как и пел в своих песенках мой отец, прямо у порога нашего дома, в Жюлианже и Лорсьере. В начале марта, числа четвертого, на склоне горы Монмуша Зверь схватил и утащил 12-летнего мальчика, коего позже нашли мертвым, с перерезанным горлом, но не изгрызенным и даже без следов укусов. Через десять дней прямо у нашего дома, метров на 500 повыше по склону, Зверь напал на маленькую Марию Бомпар, и хотя её отец долго преследовал хищника в темноте, спасти дочку несчастный не сумел. На следующий день он нашел обезображенный труп малышки на крутом склоне Монграна, обращенном к Ликоне. Чудовище вспороло девочке живот и выгрызло внутренности. В конце апреля до нас дошли слухи о том, что Зверь объявился около Клавьер-ан-Монтань, у подножия северного склона Маонмуше. Рассказывали, что маленькая Маргарита Лебр, 6-7 лет от роду, проходила вместе с сестрой по имени Изабель около леса Поз. Неожидланно из зарослей выскочил Зверь и набросился на Маргариту.

Зверь этот был крупнее волка, с мощной и широкой грудью, с густой пушистой шерстью на передней части тела, но с каким-то очень узким задом, покрытым короткой шерстью. Изабель издала душераздирающий вопль. Дед девочек и его брат, а также их отец и дядя, то есть все мужчины из семейства Лебр, а также Жан Роллан и Пьер Бони, погонщики быков, работали в то время на соседнем поле. Они услыхали крик девочки и примчались на помощь, но увидели только, как Зверь волок Маргариту по направлению к лесу Монмусье, до которого было туазов 500, не больше. Они хорошо рассмотрели чудовище и смогли достаточно точно его описать: бока рыжевато-черные, пятнистые, на спине – черная полоса, голова плоская и вытянутая, длинный пушистый хвост. Животное походило на волка, но все же это был не волк, в этом крестьяне могли поклясться. Маленькую Маргариту нашли мертвой: у нее была откушена левая щека, на шее виднелись глубокие раны от клыков, череп пробит. Местный кюре тотчас же составил протокол, под которым поставили свои подписи двое мужчин из семейства Лебр, умевшие писать, а также их соседи Югон, Жоани, Виньяль и Мартен, прибывшие на место трагедии уже после того, как пролилась кровь.

Через два дня другое животное, очень похожее на Зверя, но гораздо меньшего размера, было замечено неподалеку от деревни; у него были уши, как у волкодава, а шерсть на животе отличалась необычайной длиной.

– Мать и дочь...– сказал мне отец, узнав о том, что произошло.– Пойдем поглядим.

Солнце припекало совсем по-летнему, на склонах гор таяли снега. Мы пошли почему-то не прямо к Клавьер-ан-Монтань, а сначала направились к Польяку и Бессеру. Когда же я спросил, почему мы идем именно этой дорогой, отец сказал:

– Если ищешь гнездо, загляни в заросли кустарника.

Если забраться в горы выше Дарна, то окажешься на трибуне естественного цирка, на арене которого Зверь так часто и так долго вел свою кровавую игру, разрывая на части детские тела. В самой глубине, внизу, чернел мрачный лес Теназер, сзади вырисовывалась голая, угрюмая вершина Монмуше. Чуть ближе, почти соприкасаясь между собой, лепились домишки Бессе, Нозероля, Озенка, а ниже на склонах гор виднелись проплешины осыпей и оползней. Прямо перед тобой лежал Овер, расположенный на бугре, своими очертаниями напоминавший лемех плуга. Чуть дальше – небольшая впадина, как раз между Овером и Муше, именно через нее можно было пройти на другую сторону горной цепи, в Овернь. Внизу, прямо у наших ног, лежал Бессер, куда мы с отцом и добрались до полудня. Деревушка словно вымерла. Дорога, огороженная с двух сторон длинными гранитными плитами, вбитыми в землю, превратилась в канаву, заполненную полурастаявшим снегом. В Бессере были два места, куда чаще всего приходили жители: два источника, из которых брали воду. Один находился чуть выше церкви, другой – чуть ниже. Отец направился к нижнему источнику и уселся на большом валуне, обратившись лицом к Дарну, отделенному от Бессера узким, но глубоким ущельем. Мимо нас прошла какая-то старуха с охапкой базилика, маленькая, сгорбленная, в заношенном, линялом платье, из-под рваного подола которого сверкали худые лодыжки. Она ушла, а запах базилика еще долго ощущался в воздухе... «Вот все, что остается», – промолвил отец, но объяснить свою мысль не пожелал. В полдень на деревенской колокольне, как обычно, зазвонил колокол, звонил как-то робко, нехотя, будто бы ему было стыдно за то, что так часто по его вине раздавались звуки набата. Из-за ограды на паперть вышел какой-то мужчина. Я узнал его: то был Пьер Шатель. Мы обменялись приветствиями, а затем мой отец спросил: