Зверь дышит - [18]
— Гога, тебе чего в это время суток?
— Не беспокойся, старик, сиди, я сам сделаю. Вот, например, я вижу у тебя джин. Смешаю-ка я его с капелькой мартини.
— Тогда и мне так сделай.
— Дюшу я видел, в принципе, — сказал Гога, ставя передо мной стакан, — но у меня сложилось впечатление, что он не очень хочет со всеми нами якшаться. Наш Дюшан — православный семьянин — зачем ему вся эта богема?
— А раньше-то?
— Что — раньше? Нет, он с самого начала к этому шёл, исправлялся… Пишет пейзажи, у него выставки. Работы нарасхват. А кое-чего он бы и вовсе понять не мог. Например, дядю Пева. Не так воспитан. Плюс дворянин дореволюционный. Его художественный идеал — Саврасов, — так он декларирует.
— Ну да, — согласился я. — Когда-то он и мне про Саврасова говорил.
— У него галерея на бульваре Распай с именной вывеской. То есть не съёмная, а своя. Это стоит денег нешуточных. Когда я у него сидел, пришла женщина. Он говорит: «Извини, оставлю тебя на полчаса. Это моя бухгалтерша. Нам надо кое-чем с ней заняться. Там мы все были под колпаком у КГБ, а здесь — у налоговой полиции. Неизвестно что хуже. Как подумаешь — зачем ехал? А французы-то? — это стукачи ещё хлеще нас: так и высматривают каждую мелочь, кто сколько заработал, — и стучат друг на друга!..»
Посмотрел бутылку на свет: золотое сечение (в смысле: отпито и осталось).
Бутылка упирается в верхнюю полку. Трудно пить.
В вековом сне застыло серебряное лицо экстаза. Бегут штрафные по рельсам…
«Вагоны шли привычной линией» — очень плохо! Это какая-то совсем пастернаковщина. Если б я писал такие стихи, я бы постыдился их читать — вслух, перед людьми. Впрочем, хоть я пишу не такие стихи, я всё равно их стыжусь.
Лихорадочных слов танцевальные вихри… — Перпендикулярно направлению путей, не наступая на рельсы, чтобы не поскользнуться и не упасть.
Моим стихам известен жгучий стыд. Почти всем. Лишь некоторые — незначительная часть — бесстыдны.
Лихорадочных слов танцевальные визги…
Исправный стих. Предварительный стих. Почему нет, в конечном итоге? —
«Певцу ли ожидать стыда в суде грядущих поколений? Не осквернит он никогда порочной мыслию творений. Повсюду правды верный жрец, томяся жаждой чистой славы, не станет портить он сердец и развращать народа нравы. Поклонник пламенный добра, ничем себя не опорочит и освящённого пера в нечестье буйном не омочит».
Не понимают тайны языка и человеческих отношений. И я не понимаю. Но я чувствую, что она есть, эта тайна, а они даже не чувствуют. — Кто «они»? — Да все!
«Лидочка, у тебя опять коптит лампадочка», — говорил мой дедушка моей бабушке.
У языка есть изгибы. Слова оставляют следы, даже если ты им не веришь. А ты привыкла верить. Ну, хотя бы принимать к сведению и думать над ними.
Мелкие действия до поры до времени как бы штрихуют твою фигуру, не давая ей предстать голой перед бессмысленным взглядом пустоты. Вот чиркнул спичкой и зажёг сначала свечку на кухонном столе, затем — от той же спички — две конфорки на плите, уже обжигая пальцы. Электрический свет на кухне испорчен: лампочки всё время перегорают — не напасёшься. Но из передней через открытую дверь доходит немного света… Пошёл в комнату и сразу включил масляный электрообогреватель на максимум. Затем вернулся в кухню и вытащил из розетки вилку холодильника, потому что если он сейчас включится — а ток включения, наверное, раз в пять превосходит ток стационарного режима… так вот, если он сейчас включится, то вместе с обогревателем ток скакнёт за пять ампер, и вылетят пробки. А десятиамперные пробки поставить нельзя, потому что проводка старая, дача может сгореть…
Затем… Но поставить чайник нельзя: вода в пластиковой канистре замёрзла. Взял пустую канистру, вышел на лестницу и зажёг там свет. Спустился со второго этажа и вышел на улицу. Ночь. Луны нет. Звёзды мерцают между кронами сосен. Подошёл к колонке, повернул ручку, подставил горлышко канистры — через секунду полилась вода. Странно, вот уже и это мгновение прошло, и следующее сейчас пройдёт, когда наполнится канистра. Только что я шёл вдоль дома по снегу, озарённому звёздами, а сейчас мне уже закрывать кран и возвращаться… Возвращаясь, запер изнутри входную дверь на ключ (потому что выходить на двор уже не понадобится сегодня). Поднялся, выключил свет на площадке второго этажа, вошёл к себе и запер дверь на крючок.
Снова на кухню. — Налил воды в чайник и поставил на плиту… Всё это делается для того, чтобы создать первоначальные жилые условия в промёрзлой даче. Но вместе с тем всё это очень кстати, ибо эти непрерывные мелкие действия как бы кутают твою фигуру, отдаляя момент, когда ей так или иначе придётся остаться голой (в промёрзлой даче) перед бессмысленным взглядом пустоты.
Пошёл в чулан, из которого затапливается печка. Открыл трубу, открыл дверцу топки, стал укладывать внутрь сосновые поленья, лежащие тут рядом — принесённые в прошлый раз из сарая. Снизу подложил тонкие щепки и бумагу. Чиркнул спичкой, зажёг. Подождал, сидя перед печкой на корточках, пока разгорелись щепки и от них дрова. Закрыл дверцу. Что теперь? —
