Зверь - [42]

—    Что вы имеете в виду?

Ивон Роделек ответил не сразу. Он подошел к скамье для защиты, где стоял переводчик. Кисти рук об­виняемого по-прежнему лежали на барьере, и перевод­чик, прикасаясь к фалангам, переводил все произнесен­ные в зале слова. Остановившись перед Жаком, его воспитатель обернулся к председателю:

—      Суд разрешит мне прямо задать бывшему моему ученику один вопрос?

—      Суд разрешит вам это, мсье Роделек, при усло­вии, что вы сформулируете его сначала устно, до того как обратитесь к подсудимому с помощью дактилоло­гического алфавита.

—     Вот мой вопрос: «Жак, дитя мое, скажите, поче­му вы не хотите защищаться?»

—      Можете задать этот вопрос, — разрешил предсе­датель.

Пальцы старика забегали по фалангам несчастного, который при этом прикосновении вздрогнул.

—    Он отвечает? — спросил председатель.

—      Нет, он плачет,— ответил Ивон Роделек, возвра­щаясь к барьеру.

Впервые судьи увидели, как слезы текут по лицу Вотье, непроницаемая бесстрастность которого смени­лась выражением мучительного страдания.

—      Суд разрешает вам, мсье Роделек, задать обви­няемому и другие вопросы,— предложил председатель, который, как и все присутствующие, понял, что от появ­ления этого старика в сутане и его слов сердце Вотье впервые дрогнуло.

—        Все мои усилия будут напрасными, — ответил Ивон Роделек с грустью.— Жак будет молчать — я хоро­шо его знаю,— но не подумайте, что из гордости. Боюсь, что он хочет скрыть что-то, чего мы никогда не узнаем.

—      Свидетель хочет сказать, что он тоже рассматри­вает подсудимого как виновного? — спросил генераль­ный адвокат.

Ивон Роделек не ответил. В публике воцарилось не­ловкое молчание. Виктор Дельо поспешно встал с места:

—      Если мсье Роделек не отвечает, господин гене­ральный адвокат, то исключительно потому, что он ищет истинную причину, которая определила необъясни­мое поведение Жака Вотье с момента драмы на тепло­ходе.

—     Защита позволит мне заметить ей,— возразил ге­неральный адвокат,— что прокуратура, напротив, счи­тает: поведение обвиняемого было неизменным с мо­мента совершения преступления. Преступления, в совер­шении которого он неоднократно и безоговорочно при­знался, даже не пытаясь оправдываться. Что об этом думает его бывший учитель?

Голос Ивона Роделека снова зазвучал, на этот раз с такой горячностью, которая еще ни разу не прорыва­лась во время его долгих показаний:

—     Я думаю, что Жак Вотье испытывает в эту минуту страдания человека, взявшего на себя вину за прегре­шение, которого он не совершал. И это для того, чтобы спасти жизнь истинного преступника, которого знает он один. Поскольку суд меня просил об этом, я задам не­посредственно Жаку, без особой надежды впрочем, вто­рой вопрос.

Он снова подошел к несчастному, взял его за обе ру­ки и, пока его длинные сухие пальцы бегали по непод­вижным фалангам, громко переводил суду:

—       Жак! Скажи мне, кто убийца? Я чувствую, что ты знаешь. Я уверен. Это не ты, дитя мое! Ты не спосо­бен совершить такое. Ты не можешь скрыть правду от меня, твоего учителя, который научил тебя понимать и быть понятым. Почему ты не назовешь имя виновного? Он дорог тебе? Потому что ты его любишь? Даже если это и так, ты должен назвать его, ты ведь всегда жаж­дал правды. Это твой долг — ты не имеешь права по­зволить осудить себя, поскольку ты невиновен. Почему ты молчишь? Ты боишься? Боишься чего? Кого? Ах, Жак, если б ты знал, какую боль мне сейчас причиня­ешь!

Обескураженный, старик медленно направился к барьеру для свидетелей, повторяя:

—        Он не убивал, господин председатель! Нужно сделать невозможное, чтобы найти настоящего преступ­ника!

—       Утверждения свидетеля, несомненно, достойны со­чувствия, — сухо произнес генеральный адвокат Бертье.— К несчастью, мсье Роделек забывает, что обви­няемый не только признался в убийстве, но и расписал­ся в этом отпечатками пальцев.

—     Даже если бы мне привели и более убийственные доказательства,— ответил старик,— я не поверил бы в виновность Жака...

—     Суду, — перебил председатель,— известно, что вы лучше всех знаете обвиняемого. И он просит вас отве­тить на следующие вопросы. Повинуясь голосу совести, скажите, вы уверены, что Жак Вотье невиновен?

—      По совести, — с ударением ответил Ивон Роделек,— я уверен в этом!

—      В таком случае не могли бы вы высказать суду ваши предположения относительно личности истинного преступника?

—       Как я могу? О смерти молодого американца я узнал только из газет — как все.

—      Полагаете ли вы, что, несмотря на упорное мол­чание и отказ отвечать, Жак Вотье вменяем?

—       Я уверен в этом. Только какая-то неизвестная нам тайна заставляет его молчать.

—       Его интеллектуальные способности, которые вы развивали в течение многих лет, действительно очень высокого уровня?

—      Жак — один из самых организованных умов, ка­кие я когда-либо встречал в течение своей долгой жиз­ни.

—       Вывод, следовательно, простой: все, что делает Жак Вотье, он делает умышленно. Что вы думаете о его романе «Одинокий»?

—      Я о нем такого же хорошего мнения, как и все, кто его прочел без предвзятости, — ответил старик мягко.