Зверь - [34]

—     Я ответила ему, что этот брак совершится без мо­его согласия. К сожалению, мое мнение мало значило: Жак был совершеннолетним. Я вернулась в Париж и только спустя полгода получила письмо от мсье Роделека, из которого узнала, что брачная церемония состоит­ся на следующей неделе. Сын даже не дал себе труда сообщить мне о своем решении. Я, впрочем, убеждена, чго он непременно сделал бы это, но ему помешали.

—    Кто?

—    Мсье Роделек и его будущая жена.

—   Свидетельница может нам сказать,— спросил ге­неральный адвокат,— ч го она думает о Соланж Вотье?

—        подобных обстоятельствах трудно полагаться на мнение свекрови, — с живостью ответила Симона Вотье.— Поэтому я предпочитаю его не высказывать... Мне не хотелось бы дать повод подумать, будто я настро­ена против той, которая, хоть и наперекор моей воле, стала моей невесткой, из-за ее скромного происхождения. Соланж не лишена достоинств. Это хорошенькая жен­щина, тонкая, умная, доброжелательная, терпеливая. Терпение помогло ей ждать Жака с тринадцати лет до двадцати пяти, поскольку сын моложе ее на три года.

—     Может быть, это, мадам, скорее свидетельствует о любви? — мягко вставил Виктор Дельо.

—      О любви, которая знает, чего она хочет: выйти замуж. Соланж Дюваль с помощью мсье Роделека в Санаке сделала все для того, чтобы мой бедный сын за­был, что у него есть еще и мать, которая может его лелеять. Своим замужеством она доказала, что готова отречься даже от матери ради достижения собственных целей. Мелани, действительно добрая, очень простая женщина, благодаря своему народному здравому смыс­лу поняла тогда, что брак ее дочери с сыном бывших хозяев был ошибкой. Она приехала в Париж, чтобы мне это сказать. Несмотря на это, Соланж настояла на сво­ем, и брак был заключен в институтской часовне. Ни одной матери там не было.

Разумеется, излишне добавлять, что в течение пяти лет после свадьбы ни сын, ни невестка, ни даже мсье Роделек не написали мне ни одной строчки. Только со­вершенно случайно я узнала об отъезде молодых в Со­единенные Штаты. Материнское сердце жестоко стра­дало от того, что они уезжают не попрощавшись, но я подумала, что в конце концов этот мсье Роделек, может быть, и прав: мой сын нашел свое счастье. Я начинала привыкать к этой мысли, как вдруг — жестокий удар, страшная новость, однажды утром вычитанная из газе­ты: мой сын обвиняется в преступлении! Я думала, что упаду в обморок, но у меня достало сил, чтобы узнать, когда прибывает «Грасс», и поехать в Гавр, где мне не разрешили поговорить с сыном. Он прошел в несколь­ких метрах от меня сквозь онемевшую от ужаса толпу, не подозревая, что мать была там, на пристани, готовая всеми своими слабыми силами помочь ему в новой бе­де. Ведь он был один! Жена спряталась... Я видела, как мое дитя в наручниках усадили в полицейскую машину между двумя жандармами. Я увидела его тогда в пер­вый раз со времени моей предпоследней поездки в Санак шесть лет назад.

Симона Вотье смолкла. Перед судьями была только мать, в слезах цеплявшаяся за барьер, чтобы не упасть. Виктор Дельо подошел поддержать ее.

—     Если вы хотите, мэтр,— предложил сочувственно председатель,— мы можем прервать заседание, а затем продолжим слушать показания свидетельницы.

Но Симона Вотье выпрямилась и почти закричала сквозь слезы:

—      Нет! Я не уйду! Я все скажу! Я пришла сюда, чтобы защитить своего сына против всех, кто его обви­няет... кто ему сделал зло и кто по-настоящему виноват. Он не убивал! Это невозможно! Он невиновен! Мать не может ошибиться... Даже если он был нервным и не­много резким в детстве — это не причина, чтобы он стал убийцей. Я знаю, что все здесь заодно против него, потому что сбиты с толку его внешностью. Знаю, что его внешность может вызвать беспокойство, но это ни­чего не доказывает. Умоляю вас, господа присяжные, оставьте его! Отпустите его! Верните его мне! Я увезу его, он будет при мне, клянусь вам... Он будет наконец со мной! Никто больше никогда о нем не услышит...

—      Поверьте, мадам, суд понимает ваши чувства,— сказал председатель Легри,— но вам нужно найти в се­бе силы, чтобы ответить еще на один, последний воп­рос: вы виделись с сыном после его заключения? При­знался ли он вам в чем-нибудь?

—     Нет, я его не видела — Жак не пожелал. Бедный, он не понял, что я только хотела ему помочь...

Эти слова были произнесены на последнем дыхании. Симона Вотье повернулась к огороженному месту, где сидел обвиняемый. Его руки неподвижно лежали на барьере, и переводчик, прикасаясь к фалангам пальцев, переводил все сказанные матерью слова.

—       Умоляю вас, господин переводчик, скажите ему, что мать здесь, рядом с ним, чтобы ему помочь! Мать умоляет, чтобы и он сам защищался тоже — ради него самого, ради имени, которое он носит, ради памяти от­ца! Мать, которая прощает ему безразличное отноше­ние к ней с детства... Умоляю тебя, Жак, подай какой- нибудь знак, любой! Просто протяни ко мне руки...

—     Обвиняемый отвечает? — спросил председатель у переводчика.

—     Нет, господин председатель.

—    Суд благодарит вас, мадам.