Зверь - [11]

Вдруг появится еще кто-нибудь из возможных свидете­лей.

Он вернулся только в полночь со словами:

—     Я вымотался, но доволен. Не осталось ли там кофе?

—    Я вам приготовила, мэтр.

—     Вы мой добрый ангел, Даниель. А сейчас быст­ро возвращайтесь к себе — пора спать.

—    Но ангелы не спят, мэтр.

—    Я в этом не так твердо уверен, как вы. Мой ан­гел-хранитель на ногах не стоит от усталости.

—    Вы встречались с дамой?

—    Да, я ее видел,— кратко ответил Виктор Дельо.— Спокойной ночи, внучка. Возвращайтесь сюда на де­журство завтра утром в половине девятого.

Оставшись один, он облачился в старый халат, на­дел тапки и погрузился в кресло, чтобы насладиться третьей сигарой из тех, что дал ему шеф адвокатов. Затем он стал читать «Одинокого». Он даже перечитал несколько страниц, где автор описывал состояние свое­го героя, как и он, слепоглухонемого, до того момента, когда тот наконец вошел в прямой контакт с окружа­ющим миром:

«Он был тот,— читал Виктор Дельо, — кто никогда не видел, не говорил, не слышал, кто ничего не знает, не выражает, кто живет, окруженный непроницаемыми тишиной и мраком, даже не отдавая себе отчета в том, что такое жизнь; кто связан с внешним миром — кото­рый из глубины своей бездны он не может и не пыта­ется даже представить — только осязанием, вкусом и обонянием. Он из отбросов человечества и последняя степень человеческого отчаяния. Сидя у открытого ок­на, позволявшего испытывать одно из редких доступ­ных ему ощущений — тепла и холода, — он заключал в себе бесполезную и враждебную силу, которая в любую минуту могла оглушить его сначала неясным, а потом все более отчетливым чувством своей беспомощности.

...Страх в нем чередуется с отупением, когда его ве­дут и он не знает куда, ему кажется, что его бросят, забудут и никто никогда не вернется за ним. Неважно, что он из буржуазной, живущей в достатке семьи. Он будет всегда беден, и единственным его богатством ос­танется тело, которое ведут, останавливают, укладыва­ют, одевают, раздевают, поднимают, усаживают... Кто все это делает? Другие, подобные ему, хотя более по­движные и решительные? Или, может, существа выс­шего порядка? Учителя, доступные для осязания, о при­сутствии которых догадываешься?..

...Зарождающаяся и уже изнуренная чрезмерным усилием мысль не движется дальше у этого слепоглу­хонемого, который бьется во мраке своей ночи, как глу­боководная морская рыба, осужденная жить и лениво сновать в самых темных глубинах в придонной грязи среди водорослей. Иногда крайним и бесполезным уси­лием плавников она пытается подняться вверх, но отка­зывается от тщетной попытки и с тяжелым, грустным смирением камнем падает в мрачное отчаяние своих лабиринтов.

...Но вот однажды, в какой-то миг, который сохра­нится как прекраснейшее из воспоминаний, он, полумерт­вая и полуживая вещь, замечает, что прикосновение к одному из таинственных существ, которые его переме­щают в пространстве, приобретает особое значение, ка­жется, что вместе с ним появляются воля, желания, мысль, попытка выразить себя, обозначить что-то... оно само становится знаком чего-то, перестает наконец быть случайным прикосновением, чтобы стать выраже­нием терпеливо и упорно работающего сознания!

И вот он уже весь настороже, потерявшийся, воз­бужденный от любопытства, дрожащий, страдающий, во власти невыразимой тоски. Он инстинктивно напрягает все свои оцепеневшие способности, прилагает все свое рвение, чтобы полностью уловить смысл того нового знака, который передал ему некто, кто царапается в дверь его тюрьмы. Он еще не знает, чего от него хо­тят, но в глубине своего одиночества он догадался, что чего-то хотят. Есть кто-то, кто только что, прикоснув­шись к нему, толкнул дверь, вошел, ворвался в его по­чти неорганическую до сих пор жизнь. Отныне между двумя существами есть связь — между узником, жела­ющим освободиться, и его освободителем, который уже расшатывает стены его тюрьмы...»

Подобные страницы озадачивали адвоката: только исключительному человеку может быть свойственна та­кая острота мысли. Поскольку Вотье с таким чувством описал самый первый контакт слепоглухонемого с чело­веком, который вывел его из окружавшей его ночи, он сам, должно быть, пережил этот нечеловеческий мо­мент. Кто был этот человек? Мужчина или женщина? Виктор Дельо подумал, что это мог быть тот самый ге­ниальный воспитатель, принадлежащий к братству Свя­того Гавриила, на протяжении многих лет воспитывав­ший Вотье в Санаке, о котором ему говорил директор института глухонемых. Адвокат, следовательно, посту­пил правильно, написав накануне Ивону Роделеку. С нетерпением ждал он от него ответа.

На другое утро служанка снова застала Дельо дре­мавшим в кресле. Она задумалась над тем, какие пе­ремены могли произойти в его жизни за последние двое суток. Пока она думала об этом, адвокат еще сонным голосом спросил:

—     Который час, Луиза?

—    Восемь, мсье...

—          Я отказываюсь просить вас называть меня «мэтр», дорогая моя. У вас это не получится...

—    Вам письмо. Мне его передала консьержка.

Адвокат улыбался, читая письмо: кажется, этот док­тор Дерво — человек любезный и уж во всяком случае вежливый. Ответил сразу же. Единственное неудобство заключается в том, что надо будет ехать в Лимож, что­бы поговорить с ним. Ну что ж, это необходимые из­держки профессии.