Звать меня Кузнецов. Я один. - [180]

Словно с глаз моих спала повязка.

Говорю: — Ты пуста, как тот свет,

И тебя в человечестве нет… —

Но в ответ улыбается маска.

Но вот скульптурный портрет Юрия Кузнецова Чусовитин так и не сделал.

Изначальная тяга Кузнецова как к современным образам фольклора, так и к древним, но живым (или оживляемым им) тесно смыкается у него с темой памяти и беспамятства. В стихотворении «Ложные святыни», которое может на поверхностный взгляд показаться кощунственным, поэт отвергает поклонение «безликой пустоте». Ибо это всё равно что ставить свечку не перед святым ликом, а перед пустой доской. Яркий, страшный образ забвения явлен в стихотворении «Неизвестный солдат». Солдат выбирается из безымянной могилы; «как хвост победного парада, влачит он свой кровавый след»… Героизм предков, тех, которые всегда готовы были «исполчиться», исполнившись ратного духа, нужен поэту не только как художнику, но и для спасения его (читай: нашей) томящейся славянской души. Впрочем, кризис славянства Кузнецов ощутил давно. Стихотворение о «заходящем солнце славянства» датировано 1979 годом <…> Всматриваясь на стыке двух тысячелетий в русский национальный характер, поэт не верит в распад и гибель нации. Гибель России для него — это гибель всего человечества.

Николай Дмитриев

(Из статьи «Я пришёл и ухожу — один», 2001 год).

Дмитриев Николай Фёдорович (1953–2005) — поэт. В 1973 году он окончил Орехово-Зуевский пединститут. Поэт очень ценил стихи Юрия Кузнецова и не раз писал о них статьи. Уже после смерти Николая Дмитриева и Юрия Кузнецова породнились дети: старшая дочь Кузнецова вышла замуж за сына Дмитриева.

…В поэме Ю. Кузнецова о Христе для нас не имеет значения, обладает ли она высокими художественными достоинствами, или это ремесленная поделка. Суть в том, что она — ложь. Нет духовности (тем более христианской) без духа (христианского). Вне Бога, Его осенения, всякие разговоры о Боге — искусственная и ложная «тайна». Поэма плоха прежде всего тем, что автор вдруг почему-то осмелился — видимо, из тщеславия художника — писать о божественной истине и любви, о Самом Христе-Боге согласно своим собственным фантазиям. Самое святое, страшное, сокровенное, то к чему святые боялись приблизиться, для автора не представляет никаких затруднений. Он рубит с молодецкого плеча, порою хочется сказать, с комсомольским размахом. Это ему не дорого, он хочет себя показать, он не любит Христа-Бога и не ищет такой любви к Нему, какая заповедана Им. О Христе-Боге он пишет как о земном человеке, облечённом в фантастические яркие одежды. Вспоминаются слова К. Победоносцева к Л. Толстому: «ваш Христос — не наш Христос». Здесь следовало бы сказать иначе: в «евангелии от Кузнецова» это вовсе не Христос. Всюду автор предлагает свои домыслы, фантазии. Ощущение, что вертишь перед глазами калейдоскоп, где одна фальшивая картина сменяется другой, ещё более фальшивой. Сплошь и рядом — профанация святыни. То и дело приходится встречаться с вопиющей духовной и фактической безграмотностью, просто с нелепостями. Цитировать подобные места, мне кажется, здесь не имеет смысла, их слишком много, и я приведу их Вам при встрече или по телефону. Достаточно сказать, что автор не различает христианской любви, как совершенства всех добродетелей (тем более любви Самого Христа) от плотской греховной любви. Может быть, Вы помните о сорокатысячном стоянии православных в Останкино три года назад с требованием не допустить показа кощунственного фильма Скорсезе «Последнее искушение Христа»? Те же мотивы «искушения» повторяются у Ю. Кузнецова в его поэме, напечатанной в 9-м номере «Юность Христа». Не сомневаюсь, что враги русской культуры и православия не преминут так или иначе воспользоваться данной публикацией в своих очередных выпадах против русских патриотов. Не случайно, видимо и то, что это издание появилось на фоне неслыханного общего духовного бескультурья и распада, которое мы сегодня переживаем. Фантазировать на такие темы не каждый осмелится!

Поверьте мне, я пишу Вам без всякой предвзятости. В рукописи, которую Вы мне предложили, на мой взгляд, есть действительно удачные куски — повествование о Тайной Вечери, о Голгофе — там, где автор ничего не придумывает, а старается, в меру своего таланта, передать то, что говорит Евангелие. Но в целом я не разделяю Вашего восторга по поводу поэмы. Мне кажется, Ю. Кузнецов, и как поэт, здесь сильно проиграл. Поэму вовсе не украшает эта её псевдонародность, с псевдорусскими словами, с как бы перенесением на русскую почву евангельского сюжета, этот экзотический узор, составленный из «плакучих ив» и «шумящих священных кедров», эта слащавость и сусальность, поверхностная декоративность, стилизация — непонятно под что. И порой всё написано так торопливо и небрежно, что начинает походить, простите, на халтурный перевод с подстрочника с нанайского.

Самое главное, непонятно на какого читателя рассчитана поэма: неверующего она заведёт неизвестно куда, а у верующего вызовет естественное возмущение — как он смеет такое придумывать! Значимость всякого искусства определяется, в конце концов, тем, направляет ли оно ко Христу или к антихристу, к разрушению веры или к утверждению её. Желание идти сразу двумя дорогами не помогает идущему скорее достигнуть цели. По природе вещей одна дорога — шире другой и более лёгкая. Зло — по существу легко, зло не имеет природы, но паразитирует на добре. Достаточно использовать немного добра, чтобы преуспеть сильно во зле. В то время как требуется много добра, чтобы достичь хотя бы небольшого успеха в победе над злом.