Зулейка Добсон, или Оксфордская история любви - [63]

Мне неудобно прерывать повествование в этот волнующий момент — момент, которому столь подобает скорый, сжатый стиль, коего пример явлен во всех, исключая предыдущий, абзацах. Но справедливость к богам требует прерваться и сказать слово в их оправдание. Они думали, что герцог только иронически сказал, что не может умереть прежде конца гонок; лишь когда богам показалось, что он готов покончить с собой, Зевс отдал команду к началу дождя. Говорят, что иронии лучше избегать, ибо люди склонны все понимать буквально. В присутствии богов (а они вездесущи) все наоборот: риск состоит в простых однозначных высказываниях. И что же делать? Эта дилемма достойна отдельного сочинения.

Но вернемся к герцогу. Он под водой вниз по течению плыл уже минуту; по его расчету еще минуту он должен был пробыть в сознании. Вся его прошлая жизнь уже перед ним предстала в красках — бессчетные мелкие происшествия, давно забытые, но теперь четко выстроившиеся в правильной последовательности. Он этот компендиум освоил за мгновение и уже успел им утомиться. Как гладко и податливо прикасаются водоросли к лицу! Интересно, успела ли миссис Бэтч получить деньги по чеку? Если нет, то, конечно, душеприказчики его выплатят сумму, но будут проволочки, долгие проволочки, волокитные сети, в которых увязнет миссис Бэтч. Ей волок, мне водоросль — он улыбнулся этому убогому сравнению, посчитав его типичным примером юмора водяного. Он плыл дальше в тихой прохладной темноте, не так уже скоро. Сколько еще грести, подумал он; немного, совсем немного; после сон. Почему он тут? Какая-то женщина его отправила. Давным-давно, какая-то женщина. Он ее простил. Ей нечего прощать. Его отправили боги — так рано, так рано. Подняв руки, он начал всплывать. В верхнем мире был воздух и надо было там что-то узнать, перед тем, как уснуть.

Он жадно вдохнул воздух и вспомнил, что должен узнать.

Всплыви он посередине реки, киль Магдалины, наверное, его бы убил. Весла Магдалины чуть не задели его лицо. Он повстречался взглядом с рулевым Магдалины. Руль Магдалины вырвался из державших его рук, отчего гребец на «баке» пропустил свой гребок.

В следующий миг, ровно там, где начинались баржи, Иуда обошел Магдалину.

Удар грома заглушил толпу, которая топала и приплясывала вдоль реки. Обрушившийся потоп стер различие между землей и водой.

Побежденная команда и команда победителей увидели лицо герцога. Бледное лицо улыбнулось и исчезло. Дорсет отошел к последнему сну.

Забыв про победу и поражение, команды шатко поднялись на лодках и бросились в реку. Перевернувшиеся топкие лодки тщетно крутились среди мешанины весел.

С бечевника — не шум теперь, а громкие выкрики «3улейка!»; сквозь дождь бессчетные фигуры попрыгали в воду. Застрявшие лодки других команд носило туда и сюда. Брошенные весла качались и сталкивались, тонули и всплывали, и юноши прыгали через них в бурлящий поток.

И над всем этим смешением и сотрясением человеков и вещей человеческих гремел разлад в небесах; воды небесные проливались все гуще и гуще, будто придя на помощь водам, которые одни не могли объять столько сотен барахтавшихся человеческих тел.

На бечевнике валялись промокшие рожки, погремушки и клаксоны, отброшенные юношами перед прыжком. Среди них там и сям стояли, уставившись в бурю, потрясенные старшие. Один из них — седобородый — сорвал блейзер, нырнул, схватил живого, потащил его, ушел пед воду. Ниже по реке он всплыл, добрался задыхаясь до берега, схватился за траву. Он скулил, ища в иле опору. Ему было дурно от того, что побывал в этой мерзкой смертной клоаке.

Мерзкой, действительно, тому, кто видел в ней одну смерть; но святой и сладостной для тех, кто в ней умирал за любовь. На каждом всплывавшем лице была улыбка.

Грохот затих; дождь умерил ярость; лодки и весла прибило к берегам. А река все несла свою ужасную ношу в сторону Иффли.

Как и на бечевнике, на лишившихся юношей плотах стояли в недоумении старшие, глядя то на реку, то друг на друга.

Верхние палубы баржей обезлюдели. Большинство женщин укрылось внизу после первых же капель дождя; остальных туда согнали паника. Но одна женщина все еще оставалась на верхней палубе. Странная, промокшая личность, стояла она, во мраке сияя взглядом; одинокая, как и подобало ей в час торжества; упиваясь до дна почестями, каких в известной истории не удостоилась ни одна женщина.

Глава ХХ

В художественном отношении немало можно сказать в защиту старого нашего древнегреческого приятеля, Вестника; думаю, вы меня порицаете за то, что я принудил вас свидетельствовать смерти студентов, вместо того, чтобы позволить кому-нибудь поведать о ней после того, как все уже случилось… Кому-нибудь? Кому? Верно ли вы поставили вопрос? Соглашусь, тем вечером многие в Оксфорде вернулись с реки с выразительными рассказами о том, что видели. Но они все по отдельности видели только небольшую долю происшествия. Я, конечно, мог бы собрать дюжину разных сообщений и поместить их в уста одного человека. Но для слуги Клио правдоподобия недостаточно. Я стремлюсь к истине. Посему, поскольку благодаря Зевсом дарованной бестелесности я один всю сцену рассмотрел целиком, вы меня должны простить за то, что не воспользовался завесой косвенного повествования.