Зулейка Добсон, или Оксфордская история любви - [2]
В дверях зала ожидания первого класса, на почтенном удалении стоял ректор Иуды. Эбеновым столпом традиций высился он в своем старомодном облачении клирика. Между широкими полями шелковой шляпы и крахмальной грудью рубашки представали глаза соколу на зависть и нос орлу на поучение. Тяжесть своих лет опирал он на эбеновую трость. Он один достоин был заднего плана.
Издали гудок раздался. Явился глазам нос паровоза, затем длинный изгиб поезда под дымной струей. Поезд рос и рос. Обгонявший его шум делался все громче и громче. Поезд обернулся свирепым, чудовищным зверем, и мужчины инстинктивно отступили от края платформы. (Но принес он неведомую им угрозу, его самого куда ужаснее.) С ревом влетел он на станцию, в дыме и гаме. Не успел он остановиться, дверь вагона распахнулась, и в белом дорожном платье, в сверкающей мелкими алмазами шляпке на платформу ловко выскользнуло грациозное лучезарное существо.
То была звезда! Сотня глаз уставилась на нее, полсотни сердец ей отдались. Сам ректор Иуды водрузил на нос очки в черной оправе. Его завидев, нимфа порхнула к нему. Толпа расступилась. Теперь они очутились рядом.
— Дедушка! — закричала она и поцеловала его в обе щеки. (На такое приветствие любой юноша с готовностью обменял бы пятьдесят своих будущих лет.)
— Дорогая Зулейка, — сказал он, — добро пожаловать в Оксфорд! У тебя нет багажа?
— Куча! — ответила она. — И горничная, которая его заберет.
— Тогда, — сказал ректор, — поехали прямо в колледж.
Он подал ей руку, и они неспешно проследовали к выходу. Весело болтая, прошла она через длинную аллею взоров, не покраснев. Околдованные юноши совершенно забыли про родственников, которых пришли встретить. Родители, сестры, кузены бегали невостребованные по платформе. Изменившие долгу юноши сомкнулись в свиту своей чародейки. Безмолвно они следовали за ней. Посмотрели, как она вспрыгнула в ландо ректора, как ректор расположился слева от нее. Лишь когда ландо скрылось из виду, возвратились они — так медленно, так неохотно! — на поиски своих родственников.
Через развалины, лежащие между миром и Оксфордом, ландо катило к Иуде. Юношей попадалось немного, почти все — был понедельник Гребной недели — на реке болели за гребцов. Нашлось, однако, исключение: весьма замечательный юноша, во весь опор промчавшийся на поло–пони. Он поприветствовал ректора, приподняв соломенную шляпу с бело-голубой лентой.
— Это, — сказал ректор, — герцог Дорсетский, студент моего колледжа. Обедает у меня сегодня.
Обернувшись вслед его светлости, Зулейка увидела, что тот не только не остановился, но даже через плечо на нее не посмотрел. Она чуть вздрогнула, но не успела надуть губы, как те расплылись в улыбке — улыбке, не таившей злобы в уголках.
При въезде на Корнмаркет-стрит ректора поприветствовал другой юноша — пешеход, и совсем иного вида. На нем был черный пиджак, выцветший и бесформенный. Штаны были ему коротки, и сам он тоже Короток, почти карлик. Лицо его было столь же невзрачно, сколь непримечательна походка. Он щурился через очки.
— А это кто? — спросила Зулейка.
Щеки ректора валились густой краской.
— Тоже студент Иуды. Зовут, если не ошибаюсь, Ноукс.
— Он сегодня с нами обедает? — спросила Зулейка.
— Определенно нет, — сказал ректор. — Вне всяких сомнений, нет.
Ноукс, в отличие от герцога, остановился и направил вслед ландо пылающий взор. Он смотрел, пока оно не скрылось с его близоруких глаз; после чего, вздохнув, продолжил одинокую прогулку.
Ландо ехало через Брод-стрит, там, где на кострах сожгли когда-то Латимера и Ридли.[2] Оно прокатило мимо главных входов в Бейллиол и Тринити, мимо музея Эшмола. С высоты пьедесталов, перемежающих решетки ограды Театра Шелдона, суровые бюсты римских императоров уставили взор на прекрасную незнакомку в экипаже. Зулейка на их взор ответила небрежным взглядом. Неодушевленная материя мало ее привлекала.
Минуту спустя из «Блэкуэллз» показался некий ученый муж, покупавший там книги. Посмотрев через улицу, он, к своему удивлению, увидел капли пота, блестевшие на челах императоров. Вздрогнув, он поспешил скрыться. Вечером в профессорской он описал то, что видел; и никакой вежливый скептицизм не убедил его, что то была галлюцинация человека, перечитавшего Моммзена.[3] Он настаивал, что и впрямь видел то, о чем говорил. Лишь два дня спустя его рассказу кто-то поверил.
O да, когда мимо проезжало ландо, на челах императоров выступил пот. Они-то понимали, какая угроза нависла над Оксфордом, и предупреждали о ней как могли. Да зачтется им это. Да смягчит наши мысли о них. Мы знаем, что в жизни некоторые из них покрыли себя позором — «nihil non commiserunt stupri, saevitiæ, impietatis».[4] Но разве мало они наказаны? Здесь, в Оксфорде, неумолимо и вечно открытые жаре и холоду четырем ветрам, что хлещут их, и дождям, что их точат, они символически избывают мерзости гордыни своей, и свирепости, и вожделения. Кто был развратником, тот лишен тела; кто был тиран, тот коронован разве только снежной короной; кто равнял себя с богами, тех американские туристы нередко путают с двенадцатью апостолами. Место неподалеку, где погибли за веру два епископа, мы и теперь не пройдем, не проронив слезу. Но как быстро погибли они в пламени! Императорам же, которых никто не оплакивает, время не даст отдохновения. Верно, не вовсе чужды они добродетели, если не возрадовались в этот светлый день злу, поджидавшему город, где они несут наказание.
«Футурист Мафарка. Африканский роман» – полновесная «пощечина общественному вкусу», отвешенная Т. Ф. Маринетти в 1909 году, вскоре после «Манифеста футуристов». Переведенная на русский язык Вадимом Шершеневичем и выпущенная им в маленьком московском издательстве в 1916 году, эта книга не переиздавалась в России ровно сто лет, став библиографическим раритетом. Нынешнее издание полностью воспроизводит русский текст Шершеневича и восполняет купюры, сделанные им из цензурных соображений. Предисловие Е. Бобринской.
Книга популярного венгерского прозаика и публициста познакомит читателя с новой повестью «Глемба» и избранными рассказами. Герой повести — народный умелец, мастер на все руки Глемба, обладающий не только творческим даром, но и высокими моральными качествами, которые проявляются в его отношении к труду, к людям. Основные темы в творчестве писателя — формирование личности в социалистическом обществе, борьба с предрассудками, пережитками, потребительским отношением к жизни.
В книгу входят роман «Сын Америки», повести «Черный» и «Человек, которой жил под землей», рассказы «Утренняя звезда» и «Добрый черный великан».
Латиноамериканская проза – ярчайший камень в ожерелье художественной литературы XX века. Имена Маркеса, Кортасара, Борхеса и других авторов возвышаются над материком прозы. Рядом с ними высится могучий пик – Жоржи Амаду. Имя этого бразильского писателя – своего рода символ литературы Латинской Америки. Магическая, завораживающая проза Амаду давно и хорошо знакома в нашей стране. Но роман «Тереза Батиста, Сладкий Мёд и Отвага» впервые печатается в полном объеме.
«Подполье свободы» – первый роман так и не оконченой трилогии под общим заглавием «Каменная стена», в которой автор намеревался дать картину борьбы бразильского народа за мир и свободу за время начиная с государственного переворота 1937 года и до наших дней. Роман охватывает период с ноября 1937 года по ноябрь 1940 года.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.