Зубы Хроноса - [9]

Старик поднял глаза на статуэтку, стоявшую в углу хижины. Потом встал и, опустившись на колени у ног равнодушно сияющего золотом идола, вымученно — так, словно каждое слово было окровавленным куском, вырванным из его сердца, — произнес: — Мы изнемогаем, Виракоча… Я направил к тебе посланца, чтобы он сказал, что мы гибнем. Прими нашу жертву, Виракоча!

Из соседней хижины донесся пронзительный крик новорожденного. Обессиленный, старик упал на глиняный иол, и солнце надело ему на лицо золотую маску.

Последнее перевоплощение Тристана Старого

Моя статья, воспроизводившая последнее перевоплощение Тристана Старого, вызвала у публики необычайный интерес, доставивший мне, однако, немало неприятностей. Журналы, выходившие огромными тиражами, самым скандальным образом перепечатали мысли, высказанные мною в специальном научном органе «Formes», а затем, отвечая на многочисленные требования читателей, опубликовали «новые сенсационные подробности» — штамп журналистов, красноречиво характеризующий вкусы публики не слишком высокого пошиба. Я вынужден был их оспорить, показав вздорность одних и глупость других безответственных заявлений, ибо тех более четырехсот лет, что прошли со дня исчезновения Тристана Старого оказалось недостаточно, чтобы покончить с самыми странными слухами и предположениями.

Было бы, конечно, несправедливо приписать самому Тристану ответственность за шум, поднятый вокруг его имени, но трудно отрицать и то, что удивительные происшествия, героем которых он оказался, имели все основания для того, чтобы вызвать к себе законное любопытство не только его современников, но и любителей сенсанций всех времен. Четыре века подряд, не прерываясь, длятся попытки выяснить некоторые данные его биографии — и каждый раз спотыкаются на завершающем моменте его знаменитого «исчезновения». Упомяну в связи с этим лишь ставшую сегодня библиографической редкостью книгу «Vita Tristani Senecti» («Жизнь Тристана Старого», Париж, 1588 г.), рукопись загадочного Нестора Несцио, написанную в год гибели Тристана Старого, восторженный «Panegirico di Tristan il Vecciho» («Панегирик Тристану Старому», Флоренция, 1635 г.), подписанный знаменитым Джакомо делла Пергола, иронический «Discours sur la naivete universelle» («Рассуждение о всеобщей наивности», Лион, 1702 г.) Абеляра деКлюни, ученую «Legende des Tristan der Alte» («Легенду о Тристане Старом», Франкфурт, 1832 г.) достойного профессора Гуго Майера и мистическое сочинение «Le mistere devoile ou Essai sur la vie et la transfiguration de Tristan le Vieux» («Разоблаченная тайна или Очерк жизни и преображения Тристана Старого»), появившееся в Бордо в 1856 году за подписью Рауля Дидо, который объявляет себя посвященным в «таинства быстроногого Гермеса» и кавалером некоего «Ордена Зеркала», о котором мы не нашли ни одного упоминания.

(Естественно, мы назвали здесь лишь некоторые из тридцати с лишним работ, посвященных Тристану — лишь важнейшие труды, дающие новую — пусть иногда и неверную — точку зрения на интересующий нас вопрос, и без всяких угрызений совести обошли молчанием различные вымыслы в писаниях всевозможных Роландов Тардвеню, Альбертов Фария или Мануэлей Лопесов, характерные, впрочем, для всей научно-исследовательской мысли XIX века, так же как и лишенные интереса компиляции Матиаса Гондоса, Германна фон Лебеншафена и многих других пошлых переписчиков чужих трудов.) Интерес всех названных авторов, авторов, обойденных молчанием, а также и широкой публики к загадочной фигуре Тристана Старого вызван, несомненно, его поразительной биографией и ее волнующим завершением, но особенно — той интригующей областью знаний, которой Тристан посвятил себя с юности — алхимией. Каждый из нас может убедиться в том, что эта таинственная наука Альберта Великого влечет к себе людей еще и сегодня. Пройдите по улицам большого города или остановитесь в любом селе, привлекая к себе внимание необычайными одеяниями и странным поведением. Затем сообщите, что вы владеете секретом философского камня, с помощью которого можете превратить свинец в золото, что вы создали эликсир молодости и посвяшаете свои научные изыскания людям, стремящимся к богатству и жизни вечной. И вы поразитесь результатам, ибо они превзойдут ваши самые радужные ожидания. Тысячи жуликов живут таким обманом, потому что, несмотря на завоевания науки, жажда абсолюта, характерная для первых мифотворцев, теплится и в душах наших современников: почти все они мечтают о сказочном богатстве и бессмертии, полученных готовенькими из чужих рук. Подчеркиваю это последнее обстоятельство, ибо оно вскрывает существенное различие между алхимиком и жуликом, который нередко рядится в его одежды. Меня с юношества поражал аскетизм великих алхимиков, их самоотверженный неблагодарный труд в скромных лабораториях, в которых они бились над получением сказочного Opus Magnus.

Итак, я назвал ключевые слова: алхимия и аскеза, С самого начала хочу заметить, что меня никогда не интересовала мистическая сторона алхимии, и я использую понятие аскезы, чтобы дать представление о той полной самоотверженности, с которой настоящие алхимики предавались своим занятиям и даже иногда жертвовали жизнью. В аскезе алхимиков не кроется для меня ничего сверхъестественного; она означает полную самоотдачу, характерную и для ученого наших дней. Алхимик знал, что лишь в конце жизни, полной лишений и непрерывного труда ему, может быть, удастся овладеть Ars magna — Великим искусством, которое преобразует его самого и превратит в высшее существо: человека, трезво глядящего на мир, в то время как все остальные грезят с открытыми глазами. На криптографическом языке этих героев-исследователей, знающих по опыту, что они должны защищать свои открытия от всесильных хозяев своего времени, всевозможные символы и формулы скрывают, конечно, лишь надежду на то, что придет время, когда они овладеют секретом, который поставит их в положение, решительно отличающееся от положения остальных людей, ибо они станут другими. Для того, чтобы достичь этой единственной в своем роде минуты, — чему они, не колеблясь, посвящали всю жизнь, — они должны были открыть знаменитый философский камень и эликсир бессмертия — условие для достижения главной цели, но не сама эта цель.