Зубы Хроноса - [24]

И, встретив его взгляд, налитый фиолетовым ядом, почувствовал, как меня охватывает любопытство и отвращение. Словно молния, во мне вспыхнуло воспоминание о старом Якобе. Джим привлекал меня той же смесью восхищения и отвращения, оказывал на меня то же болезненное воздействие, которое некогда заставляло меня на целые часы замирать перед хижиной, спрятанной в акациевых зарослях детства. Произошел перенос, простое перемещение комплекса. Любопытство и отвращение, вызванное пьяным негром, перешло на бедного белого мальчика в живописных лохмотьях, одержимого идеей братства с неграми, среди которых он жил. Аристократическая кровь юга слишком поздно восстала во мне, и я лишь сейчас постиг это пронизанное чувством вины восхищение, смешанное со столь же древней ненавистью. В старинной драме предков, сталкивающей между собой белых и черных героев, я играл роль недостойного белого, неспособного преодолеть наследие своих комплексов, которые нормальный белый сбросил бы под деревом, на котором сидел Джим Кроу.

— Быстрее! — сказал Джим, и я понял, что, захваченный своими открытиями, упустил часть диалога между ним и Нгалой.

Ясновидение, подаренное ядом гриба и вернувшее мне самого себя, усилило, вероятно, и все подлинное в поведении Джима, укрепив его волю и силу. Я понял, что он убедил Нгалу, потому что оба направлялись теперь к самому сердцу развалин.

— Идем, Верной!

Джим бросил мне эти слова через плечо, как собаке.

Меня охватило желание ударить его, чтобы унизить перед негром. Но я последовал за ним, словно бы ничего не случилось. На протяжении нескольких секунд я переходил от одного состояния к другому, прямо противоположному (не забывайте, что я находился под воздействием проклятого гриба), и то, что раньше казалось мне несомненным, бледнело и исчезало, прежде чем я успевал это понять.

Я рассеянно шел вперед между рядами рыжих стен.

Крепость была построена без всякого плана, и улицы, разделявшие дома, составляли лабиринт, по которому мы скользили, нередко перепрыгивая через кучи земли и остовы обвалившихся стен. В одном месте посреди дороги валялась пластина из слоновой кости, на которой был изображен бой слонов. Было тихо, и луна то показывалась, то исчезала на небе, за развалинами массивных рыжих стен, излучавших тайну погибшей жизни. Все казалось так безвозвратно и окончательно умершим, что я не вздрогнул даже тогда, когда вступил — в буквальном смысле этого слова! — в логово львов.

Львица спала на боку, два львенка уткнулись мордами в ее соски… Наверное, лишь запах зверя пробудил во мне тень древнего страха, потому что в остальном я принимал это зрелище с тем же спокойствием, которое испытывал, скользя взглядом по однообразной линии стен. Но Нгала, шагнув вперед, между мною и Джимом, схватил нас обоих за руки. Я почувствовал, как он напрягся и едва сдерживает ужас, возникший в черном мешке его тела и отнявший у него даже способность кричать. Джим оттолкнул его руку и пошел к животному. Почуяв нас, львица вскочила на ноги, вырвав соски из пастей детенышей и перед моими глазами сверкнула белая струя молока, к которой смешно тянулись розовые языки львят. Но момент был отнюдь не смешным.

Вся подобравшись, львица готовилась к прыжку. Но Джим с неестественным спокойствием пошел на нее, и я увидел, как животное отползает, зажав хвост между задними лапами. Обнажив ужасные клыки, львица плевалась, а ее желтая шкура, вздрагивая, ходила короткими волнами на спине и на ребрах. Спокойно и уверенно Джим протянул руку и почесал ее под мордой, как кошку, а ужасное животное вдруг размякло и замурлыкало.

Для того, чтобы хорошенько понять все это, вы должны были бы хоть раз в жизни увидеть настоящего льва, но не за решеткой клетки, а на свободе, и понять, что означает гнев самки, захваченной в логове вместе с львятами. Пораженный, я слушал ее мурлыканье, громкое, как храп здорового мужчины, и не мог оторвать взгляда от этой странно освещенной сцены. Я еще и сегодня вижу Джима, наклонившегося и почесывающего сладострастно раскинувшуюся львицу, в то время как львята сосут ее, перебирая соски своими толстыми, как рука человека, лапами.

Рука Нгалы сжалась еще сильнее, и он кивнул нам.

Осторожными шагами мы начали отходить, все время оглядываясь на Джима, который смотрел нам вслед.

Луна освещала странную улыбку, запечатлевшуюся на его лице, и мне показалось, что лучи спектра, которые играли вокруг гриба, когда мы увидели его у подножья дерева, сияли теперь за его плечами, хотя они и находились в тени. Я не знаю, как он покинул укрощенное животное, но через несколько секунд он присоединился к нам, и Нгала быстро пошел вперед. Мы не обменялись ни словом. Я думал о том, наделил ли яд гриба и меня, проглотившего меньше, чем Джим, той же силой, которую он только что продемонстрировал.

Мы шли по разрушенным улицам к месту, вероятно, известному Нгале. Когда-то его предки воздвигли эту глиняную крепость, и воспоминание об этом сохранилось в легендах, которые мы надеялись подкрепить материалами раскопок. Такова была цель нашей экспедиции, но я не поручился бы, что у Джима не было и каких-то других, одному ему известных целей. Я уже сказал, что видел в Нгале участника подпольного политического движения, которое ни для кого не было тайной, и его доверие к Джиму казалось мне подозрительным. Мне хотелось понять, что предлагал ему Джим, почему ему пришлось так настаивать и почему Нгала медлил согласиться?