Зрячая ночь. Сборник - [17]

Настя подошла к ней сзади, обняла дрожащее острое тело.

— Неделя. Дай мне неделю, хорошо?

Лорка застыла в объятиях, будто каменная, но все-таки кивнула.

— Только не приходи, пока не решишь там все, ладно? — тихо попросила она. — Если вернешься, то насовсем.

Настя почувствовала, как закипают слезы, но расплакаться вот так, жалобно выскуливая себе прощение, когда измучил до крайности самого лучшего на свете человека, было подло. Она быстро прикоснулась губами к острому позвонку на узкой спине, оторвала от пола пудовые ноги и вышла из квартиры, не разрешив себе обернуться, даже когда обиженная невниманием Жужа жалобно мяукнула ей вслед.

Неделя дома обернулась адом. Посвежевшая в ее отсутствие мама осунулась и вернула себе все исчезнувшие было годы. Игорь раздражался на каждый пустяк, рычал в ответ на молчание и утыкался в телефон. На третий день Настя поняла, что переписывается он с мамой, и ее отпустило. Слишком веселым оказался финал их скучной жизни. Они продолжали вместе ездить по триста сорок девятому маршруту. Настя продолжала носить глупые шмотки, которые Игорь когда-то выбрал для нее. Завтракать с ним за общим столом. Даже разок погладила ему рубашку.

Утром шестого дня Настя поняла, что с нее достаточно. Она встала в пять, бросила в центр комнаты сумку и принялась складывать в нее последние вещи. Игорь, спящий рядом, мигом проснулся, проследил за ней напряженным взглядом, поднялся и вышел, не сказав ни слова. В коридоре озабоченно зашептались. Настя с трудом сдерживала истеричный смех, больше всего ей хотелось прямо сейчас уехать из этого сумасшедшего дома, но возвращаться к Лорке стоило полностью оборвав все нити, тянувшиеся назад.

Например, глупые кофточки, которые покупала, чтобы не быть дурой. Или вот это платье с налепленными блестками. Или вот эти джинсы, такой низкой посадкой, что пришлось потом лечить простуженную поясницу. Все эти идиотские тряпки принадлежали той Насте, которая так отчаянно пыталась не быть дурой, но стала ей.

Получилась целая сумка ненужного шмотья. Настя поволокла ее через всю комнату, распахнула дверь и направилась к кухне.

Мама стояла у плиты, методично переворачивая пышные оладушки, чтобы они пропеклись с боков. Игорек застыл у окна — напряженный, почти испуганный. Он ежился на сквозняке из приоткрытой форточки, но не сходил с места, будто пол под ним мог в любой момент провалиться. Сквозило сильно, обязательно же продует дурака. Настя неловко стукнула костяшками свободной руки о косяк и остановилась в дверях.

— Я тут… это… — И сбилась, потому что за шесть бесконечных дней не успела придумать, что же сказать напоследок.

Ненавижу вас, живите, как хотите, сволочи? Я ухожу к девушке, мы с ней, между прочим, спим вместе, встаем вместе, кошку ее лысую кормим тоже вместе, а на той неделе даже сводили ее к ветеринару, а это, скажу я вам, уже серьезные отношения? И знать я не хочу, чем вы тут без меня занимаетесь, но поверьте, чем занимаюсь без вас я, вам тоже знать не захочется? Глупости. Пустые подростковые глупости. Ничего не нужно говорить. Просто оставить сумку, полную цветастой одежды, в центре спальни и молча уйти.

Настя почти решила, что так и поступит, но мама оторвалась от плиты и повернулась к ней. В ее растерянных глазах читалась такая тоска, такая загнанность, что Настя забыла как дышать. Грудь стала свинцовой от жалости.

— Мам… Да нормально все, мам! — просяще, даже умоляюще пробормотала Настя. — Я у подружки поживу… Оттуда удобнее в универ катать. — Пнула сумку, подвигая поближе к матери. — Мне шмотки эти не нужны, ты погляди потом, что с ним делать… — И отвела глаза, упершись в угол кухонного стола.

Как же глупо это было! Боже мой, какой детский лепет. Дура. Дура, Настя. В детстве дурой была, потом дурой, а сейчас не дура даже, дурища. И молчишь теперь, как дура. Давай, скажи что-нибудь, придумай же! Ну! Не молчи!

— Ты на триста сорок девятом поедешь? — Будто вопрос этот мог спасти ситуацию.

Игорь вздрогнул, обернулся и рывком пронесся мимо них, застывших в дверях. В ванной зашумела вода.

— Покушала бы, Насть, позавтракала бы, — жалобно попросила мама, но тут же сама себя оборвала.

Жалость душила Настю грудной жабой. Стискивала длинными бородавчатыми пальцами горло, пережимала трахею, влажно копошилась в солнечном сплетении. Настя послушно опустилась на табуретку. Мама поставила перед ней тарелку — как назло, старую, еще из детства. Белая, маленький скол с бочка, и круглая пышная груша, нарисованная на самом дне. Скворчащие еще оладушки укрыли собой рисунок, теперь, если захочется еще полюбоваться, придется съесть все-все до последнего кусочка. Защипало в глазах, Настя заморгала, прогоняя слезы. Над старой тарелкой плачут только дуры.

— Со сметанкой? — Мама так и не решилась присесть рядом, маячила за спиной.

— Мам, перестань… Хорошо все. Правда.

Мама всхлипнула, будто схватилась за горячее.

— Настька… — начала она, но не смогла, захлебнулась словами.

И это придало Насте сил. Она поднялась с табурета, обхватила мамины плечи, подивилась, как похудела та от переживаний и как ей это шло.

— Все хорошо, мам. — Говорить нужно было уверенно, с нажимом. — Давай не будем дурами. Все хорошо. Я приеду через недельку в гости.