Зоя - [5]

Железом и рвами Москву окружали.

В МК

        отбирали людей в отряды.

В больших коридорах

                              толпились, жужжали

вчерашние мальчики, девочки, дети,

встревоженный рой золотого народа.

Сидел молодой человек в кабинете,

москвич октября сорок первого года.

Пред ним проходили повадки и лица.

Должно было стать ему сразу понятно,

который из них безусловно годится,

которого надо отправить обратно.

И каждого он оглядывал сразу,

едва появлялся тот у порога,

улавливал еле заметные глазу

смущенье,

               случайного взгляда тревогу.

Он с разных сторон их старался увидеть,

от гнева в глазах до невольной улыбки,

смутить,

           ободрить,

                         никого не обидеть,

любою ценою не сделать ошибки.

Сначала встречая, потом провожая,

иных презирал он,

                           гордился другими.

Вопросы жестокие им задавая,

он сам себя тоже опрашивал с ними.

И если ответить им было нечем,

и если они начинали теряться,

он всем своим юным чутьём человечьим

до сути другого старался добраться.

Октябрьским деньком, невысоким и мглистым,

в Москве, окружённой немецкой подковой,

товарищ Шелепин^{2},

                           ты был коммунистом

со всей справедливостью нашей суровой.

Она отвечала сначала стоя,

сдвигая брови при каждом ответе:

— Фамилия?

                — Космодемьянская.

— Имя?

           — Зоя.

— Год рождения?

                        — Двадцать третий.

Потом она села на стул.

                                    А дальше

следил он, не кроется ли волненье,

и нет ли рисовки,

                         и нет ли фальши,

и нет ли хоть крошечного сомненья.

Она отвечала на той же ноте.

— Нет, не заблудится.

— Нет, не боится.

И он, наконец, записал в блокноте

последнее слово своё:

                                  «Годится».

Заметил ли он на её лице

играющий отблеск далёкого света?

Ты не ошибся

                      в этом бойце,

секретарь Московского Комитета.

* * *

Отгорели жаркие леса,

под дождём погасли листья клёна.

Осень поднимает в небеса

отсыревшие свои знамёна.

Но они и мокрые горят,

занимаясь с западного края.

Это полыхает не закат,

это длится бой, не угасая.

Осень, осень. Ввек не позабудь

тихий запах сырости и тленья,

выбитый, размытый, ржавый путь,

мокрые дороги отступленья,

и любимый город без огня,

и безлюдных улочек морщины…

Ничего, мы дожили до дня

самой долгожданной годовщины.

И возник из ветра и дождя

смутного, дымящегося века

гордый голос нашего вождя,

утомлённый голос человека.

Длинный фронт — живая полоса

человечьих судеб и металла.

Сквозь твоих орудий голоса

слово невредимым пролетало.

И разноязыкий пёстрый тыл,

зной в Ташкенте, в Шушенском — позёмка.

И повсюду Сталин говорил,

медленно, спокойно и негромко.

Как бы мне надёжнее сберечь

вечера того любую малость?

Как бы мне запомнить эту речь,

чтоб она в крови моей осталась?

Я запомню неотступный взгляд

вставшей в строй московской молодёжи

и мешки арбатских баррикад —

это, в сущности, одно и то же.

Я запомню старого бойца,

ставшего задумчивей и строже,

и сухой огонь его лица —

это, в сущности, одно и то же.

Он сказал:

              — Победа!

                             Будет так.

Я запомню, как мой город ожил,

сразу став и старше и моложе,

первый выстрел наших контратак —

это, в сущности, одно и то же.

Это полновесные слова

невесомым схвачены эфиром.

Это осаждённая Москва

гордо разговаривает с миром.

Дети командиров и бойцов,

бурей разлучённые с отцами,

будто голос собственных отцов,

этот голос слушали сердцами.

Жёны, проводившие мужей,

не заплакавшие на прощанье,

в напряжённой тишине своей

слушали его, как обещанье.

Грозный час.

                  Жестокая пора.

Севастополь. Ночь. Сапун-гора

тяжело забылась после боя.

Длинный гул осеннего прибоя.

Только вдруг взорвались рупора.

Это Сталин говорит с тобою.

Ленинград безлюдный и седой.

Кировская воля в твёрдом взгляде.

Встретившись лицом к лицу с бедой,

Ленинград не молит о пощаде.

Доживёшь?

               Дотерпишь?

                               Достоишь?

Достою, не сдамся!

                             Раскололась

чистая, отчётливая тишь,

и в неё ворвался тот же голос.

Между ленинградскими

домами о фанеру, мрамор и гранит

бился голос сильными крылами.

Это Сталин с нами говорит.

Предстоит ещё страданий много,

но твоя отчизна победит.

Кто сказал:

               «Воздушная тревога!»?

Мы спокойны — Сталин говорит.

Что такое радиоволна?

Это колебания эфира.

Это значит — речь его слышна

отовсюду, в разных точках мира.

Прижимают к уху эбонит

коммунисты в харьковском подполье.

Клонится берёзка в чистом поле…

Это Сталин с нами говорит.

Что такое радиоволна?

Я не очень это понимаю.

Прячется за облако луна.

Ты бежишь, кустарники ломая.

Всё свершилось. Всё совсем всерьёз.

Ты волочишь хвороста вязанку.

Между расступившихся берёз

ветер настигает партизанку.

И она, вступая в лунный круг,

ветром захлебнётся на минуту.

Что со мною приключилось вдруг?

Мне легко и славно почему-то.

Что такое радиоволна?

Ветер то московский —

                                 ты и рада.

И, внезапной радости полна,

Зоя добежала до отряда.

Как у нас в лесу сегодня сыро!

Как ни бейся, не горит костёр.

Ветер пальцы тонкие простёр.

Может быть, в нём та же дрожь эфира?

Только вдруг как вспыхнула берёста!