Зову живых - [35]

— В чем там суть? Что пригретый солдатами нищий старик рассказывает им свою жизнь. Как в рекруты сдали и как отслужил двадцать лет, как с поляками, и с турками, и с французами воевал и поглядел, какое у них там житье — ни графов, ни господ, все равны. Ну и, спрашивается, чем мы хуже французов… Только надобно вам самому прочесть.

— Охотно прочту, как дадите, — кивнул Достоевский.

Сам, однако, еще не брался за то, что вызвался написать. Едва ли не целый месяц прохворал, отчего и долгов не убавилось и застряла «Неточка Незванова» теперь предстояло наверстывать. Спешнев, правда, не торопил с обещанными статьями, да и то Федор Михайлович сознавал, что одно благое для Спешнева дело уже совершил: свел их с Павлом Филипповым. Такого сподвижника Спешневу давно не хватало!

Жаль, Плещеев в Москве, и неизвестно, когда возвратится. Вероятно, осьмым пригласили б его.

Назавтра, как обещал Спешневу, Достоевский явился к Аполлону Майкову.

Майков поил гостя чаем, делился литературными новостями, слушал обычные его сетования на безденежье, на сквалыгу Краевского, издателя «Отечественных записок», коего он данник и раб, и опасался, что Достоевский станет просить в долг, тогда как ему самому приходилось туго. Был поздний вечер. Майков жил в одиночестве и оставил Достоевского ночевать, постелив на диване. И когда проникновенным своим голосом гость наконец заговорил о цели своего прихода, в первый момент хозяин даже испытал облегчение, оттого что дело вовсе и не в деньгах. Впрочем, только в первый момент.

— У меня к вам важное поручение, — начал Достоевский. — Вы, конечно, понимаете, что Петрашевский болтун, человек без здравого смысла… А потому люди подельнее из его кружка решились выделиться… но тайно и ничего другим не сообщая, Петрашевскому тоже. Хотим тайную типографию завести и печатать разные статьи и даже журналы, если будет возможно. В вас мы сомневались, вы слишком самолюбивы…

— И в этом-то меня упрекнул Достоевский! — не выдержал Майков.

— А вы не признаете авторитетов… Не согласны со Спешневым….

— Да, мне кажется, Спешнев говорит вздор. Но что же из этого?

— Надо для общего дела уметь себя сдерживать! — воскликнул Достоевский, садясь на постели в ночной рубашке с расстегнутым воротом. — Вот нас семь человек. Осьмым мы все же выбрали вас. Хотите вступить в общество?

— Но цель какая, с какой целью?!

— Конечно, произвести переворот в России!

— Я не только не желаю вступать в ваше общество, но и вам советую от него отстать! — тоже сев на постели, отрубил Майков.

Размахивая руками, Достоевский стал говорить — горячо и долго — о святости этого дела, о долге спасти отечество, но Майков не поддавался:

— Какие мы политические деятели? Политическая деятельность — в высшей степени практическая способность, а мы с вами поэты, своих-то дел не справим… Разве мы годимся в революционеры?!

— Итак, нет? — наконец выдохся Достоевский.

— Нет, нет и нет!

Поутру он все же вернулся к этому еще раз, но Майков не сдвинулся с места.

— Я раньше вас проснулся и думал. И повторяю — если есть еще возможность, бросьте их и уходите.

— Ну это уж мое дело! — вскипел Достоевский. — А вы побожитесь: посвященных только семь человек. Осьмой вы. И девятого быть не должно!

— Вот вам моя рука.

Еще не зная об этом ночном разговоре, Спешнев после долгого перерыва заглянул в Коломну на пятницу. Просидел вечер молча и ушел разочарованным. За три месяца, как здесь не был, ничего, видно, не переменилось. Говорильня, все такая же говорильня!

А давно ли сам с увлечением величал ее то парламентом, то мирскою сходкою! И давно ли сам пропагировал в этих стенах:

«С тех пор как стоит наша бедная Россия, в ней всегда и возможен был только один способ словесного распространения — изустный… Я и намерен пользоваться им безо всякого зазора для распространения социализма, атеизма, терроризма, всего, всего доброго на свете. И вам советую то же!»

Полугода не прошло, как произнес это у Петрашевского Спешнев, но теперь даже не вспомнил об этих словах.

Увидал с ясностью другую возможность.

Донос за доносом… (продолжение)

Агент 1-й — действительному статскому советнику — И.П. Липранди, 1849 г.

«13 марта.

§ 1. Зная, что у известного лица по пятницам бывают собрания, я давно уже желал туда проникнуть, но не будучи никогда приглашаем на них, откладывал исполнение до удобнейшего времени. Ныне наконец, чувствуя себя уже довольно в близких отношениях с известным лицом, я решился явиться прямо на его собрание без всякого приглашения, и моя попытка увенчалась совершенным успехом. Вот это как случилось.

В пятницу 11-го числа в 10 часов вечера я отправился к известному лицу и, нашед парадный подъезд запертым, должен был пройти через ворота, но ни при входе моем, ни при выходе дворника у ворот не было. Лестница была освещена ночником, чего в другие дни я не замечал, и на окошке, выходящем из передней комнаты на лестницу, стояла свеча, вероятно, для того, чтобы замечать людей, которые будут приходить. Видя эту предосторожность, я встал таким образом, чтобы меня не было видно из окошка, и вслед за этим позвонил. Двери открыло само известное лицо и как будто было поражено моим неожиданным явлением, однако пригласило меня в зало, где я нашел уже 10 человек гостей. Не желая показать, что я принимаю это собрание за что-нибудь особенное, я старался не казаться любопытным и, чтобы дать им возможность рассмотреть себя прямо, а не исподлобья, рассказал во всеуслышанье, каким образом извозчик вывалил меня из саней. Гости сидели кругом стола, на котором был собран чай. Мне предложили стакан чаю. В это время некто Толь, которого я уже раз видел, взял известное лицо под руку и увел в кабинет. Подозревая, что Толь хочет расспросить обо мне, я спустя некоторое время отправился также к ним в кабинет и, заметив на их лицах холодное выражение, начал рассказывать им разные вещи, которые, обрисовав меня по их желанию, заставили их в обращении со мною совершенно перемениться, а Толь начал даже откровенничать. Возвратившись в зало и заметивши, что некоторые посматривают на меня все еще исподлобья и поминутно то тот, то другой уводят известное лицо в кабинет, я, желая приобресть доверенность, подсел к их кружку и, вступив в общий разговор, имел счастливый случай разными рассказами заинтересовать все собрание — после чего уже все они были со мною очень ласковы.