Зов - [26]

Слева от двери стоял старый волосяной диван, на котором сидели трое. Один из них, мужчина, поднялся при виде Кенджи, обменялся с ним рукопожатием, не произнеся при этом ни слова. Из темноты на Кенджи устремились глаза. Лицо человека было черным, а туника — из серого муслина. Черный человек, казалось, вобрал в себя весь свет, почти ничего не отражая. Исключением были глаза и бриллиантовая булавка, сверкавшая в ухе.

Кенджи вытащил из кармана руку, сжатую в кулак, разжал его — на ладони все увидели таблетку размером в четверть доллара. Это был серо-зеленый кружок, как будто кусочек мха или лишайника, испещренный тончайшими прожилками.

Черный человек устремил взгляд на таблетку, потом перевел его на Кенджи. Затем вытянул руку, повернул ее ладонью вверх и раскрыл. На отшлифованной как камень ладони лежала таблетка, такая же по толщине и размеру, как и у Кенджи, но только красная и блестящая. Их ладони находились настолько близко, что оба ощущали друг друга. Черный человек наблюдал за Кенджи и ждал. Узкие глаза Кенджи были тверды, а лицо было отрешенным, как у Будды.

Из угла за обоими пристально следила молодая темноволосая женщина в высоких сапогах и свитере с капюшоном. Она сидела под темным квадратом картины, висевшей на продымленной стене. Даже не видя ее, Кенджи ощущал ее присутствие. Женщина знала об этом, но не приближалась.

Кенджи неожиданно повернул руку и сильно ударил ею по ладони черного человека, так что тот даже немного присел. Их ладони соединились, истово растирая в пыль обе таблетки. Наконец Кенджи остановился. Еще минуту их руки оставались сомкнутыми. Затем Кенджи повернул вверх свою ладонь. Порошок на ладони был цвета зелени и крови. Темноволосая женщина в сапогах стала медленно приближаться к ним.

С великой осторожностью Кенджи стряхнул порошок, весь до последней крупинки, со своей ладони в перевернутую ладонь черного человека, который стал перемешивать порошок маленькой серебряной ложечкой, которую он вынул из кармана. Женщина стояла между ними и смотрела на них голодными глазами. Губы ее подергивались, и она прижимала их тыльной стороной ладони. Кенджи смотрел на порошок и ждал. Вокруг звучали дудочки и барабаны.

Черный человек зачерпнул ложкой немного порошка и поднес ее ко рту Кенджи. Женщина засмеялась животным смехом. Губы Кенджи сомкнулись вокруг ложки, и он тщательно слизнул с нее порошок. Черный человек зачерпнул оставшийся в ладони порошок. Не успел он проглотить его, как женщина, хихикая и повизгивая, схватила его руку и жадно, как собачонка, облизала ее.

Черный человек смеялся, наблюдая за ее действиями. Вскоре Кенджи тоже смеялся, и женщина, сжимая запястье черного человека, смеялась вместе с ними, высовывая язык, покрытый пороком, а затем вновь жадно лизала ладонь, стараясь не оставить на ней ни единой крупинки.

Когда порошка не осталось, смех затих. Мужчины начали легко двигаться в такт музыке. Женщина стояла между ними, переводя взгляд с одного на другого. Музыка была быстрой и ритмичной, как удары сердца.

Женщина знала, что скоро ей тоже будет хорошо, обязательно будет, и она окажется там же, где и они. Но что-то долго ничего не происходит, а если вообще не произойдет?..

Когда из темноты угла появился еще один человек и подошел к ним, у нее появилась надежда, однако слишком робкая: взгляды Кенджи и черного человека пугали ее. Казалось, они уже ничего не видели, находясь совершенно в другом мире.

Хотя она знала этого человека, также как и остальных в комнате, она уже не была в этом уверена, глядя на его мальчишеское невинное лицо. Неужели он ей улыбается? Что это может означать? Он ответил, протянув ей правый кулак и раскрыв ладонь.

Улыбкой она старалась выразить переполнявшую ее благодарность, но разве это можно было выразить? Когда она брала таблетку цвета темного мха у него с ладони, ей хотелось обнять его. Может быть, скоро она его и обнимет. Их руки почти соприкасались. В ладони Ллойда Барриса лежала рубиновая таблетка. Их взгляды скрестились.

Музыка, нарастающая внутри старых стен, была пульсом самого дома. Она исходила чуть ли не от самих стен длинных коридоров. Ее слабое дыхание доносилось до кухни и ни на минуту не покидало затхлой комнаты для гостей, проникая сквозь закрытые на замок двери.

Стоя в своей спальне на втором этаже, Ной Таггерт отчетливо слышал эту музыку. Он относился к ней как к старой привычной боли. В действительности, она досаждала ему гораздо меньше, чем пронзительные звуки электромузыки по радио или скрежет тормозов.

Звуки музыки казались ему громче, чем другим. К этому он привык. Эту музыку он выбирал сам, в ней нечто тонизирующее, от ее ритма начинала кипеть кровь… Чистый тон человеческого дыхания в отверстии дудочки.

Стоя перед овальным зеркалом, Таггерт поправил строгую, черную тунику, оттеняющую его лицо и почти черные глаза, наполняя их бездонной глубиной. Так оттеняют бледность лица траурные одежды или смокинги. Но для Таггерта это не имело особого значения.

Зеркало отражало его черные с проседью, зачесанные назад волосы. Они так же мало занимали его, как и лицо. Однако было бы неверным утверждать, что он не уделял внимания своей внешности. Наоборот, он знал, что для окружающих это было необходимым условием удачной коммерческой сделки, общепринятым правилом. Из всех качеств именно внешности доверяли больше всего: она была той собственностью, которую можно реально видеть и оценивать.