Зов Лавкрафта - [77]
— Вавил! — снова позвал Грех.
Никто не ответил. Причитания из соседней комнаты на секунду умолкли, но тут же возобновились.
Грех поднял автомат, проверил магазин. Полрожка — все, что осталось.
Он пошел к двери, из-за которой слышался монотонный голос. Открыв ее, он замер на пороге. Комната была чем-то средним между молельным домом и скотобойней. В центре ее возвышался широкий разделочный стол, на котором лицом кверху лежал голый Вавил. Широко раскинув руки, без одной ноги. Длинный разрез шел по его телу от груди до паха. Ребра разведены в стороны. Нутро чернело кровавой пустотой. Старуха стояла к Греху спиной, в религиозном трансе подняв над головой длинный, чуть изогнутый костяной нож.
К стенам комнаты были прибиты черепа людей и животных. И другие, похожие на лягушачьи, только огромные, бугристые. Внутри черепов тоже горели пучки травы. Дым валил через пустые глазницы, ноздри и трещины в кости.
Но больше всего Греха поразило то, что стояло чуть в стороне, возвышаясь над старухой и мертвым Вавилом. Тварь сидела, подогнув лягушачьи лапы, но все равно едва не касалась низкого потолка плоской макушкой. Зеленоватая чешуя тускло блестела в свете электрической лампочки, большие желтые глаза затянуты полупрозрачной пленкой, прикрыты в экстазе. Бездонная рыбья пасть широко открыта. Мелкие кривые зубы, как рыболовные крючки, сочились тягучей слюной.
Старуха ловко отрезала полоску мяса из грудины Вавила и быстро забросила твари в рот. Та сделала глоток и глухо заурчала от удовольствия. За окнами горели с десяток желтых глаз. Наблюдали за происходящим в доме.
— Ах ты сука, — сказал Грех и поднял автомат.
Старуха повернулась на голос, закрылась рукой. Грех увидел, что между пальцев у нее натянулись перепонки из дряблой тонкой кожи. Он выстрелил. Старуха подалась назад, когда пуля прошила ей горло, захрипела. Завалилась на мертвого Вавила. Тварь очнулась от транса, повернула голову, в упор посмотрела на Греха. Качнулась вперед. Грех выстрелил несколько раз и, не глядя, тут же рванул к выходу.
Темнота снаружи встретила, как старого знакомого. Грех услышал тяжелые шаги из-за угла дома и рванул в другую сторону. Поскользнулся на мокрой траве и кубарем полетел с холма. Обратно в холодную грязную воду.
Рассвет так и не наступил. Грех брел, тяжело переставляя ноги под водой. Автомат держал наготове. Но твари больше его не трогали. Желтые огоньки преследовали, но держались на расстоянии. Эти двигались бесшумно, но были и другие. Они шли, громко расплескивая воду, с треском ломились через затопленные кусты и заросли маленьких сухих деревьев.
Грех шел, глядя только вперед. Старался не смотреть наверх. Там, распятые на деревьях, висели мертвецы. Выпотрошенные, принесенные в жертву тому, кто ворочался и стонал впереди. Иногда Греху на макушку падали холодные капли. Это дождь, успокаивал он себя, просто дождь. Одна капля спикировала на нос, скатилась по губам. Он машинально слизнул ее. Горькую, соленую.
Впереди раскинулось озеро. Грех видел его гладь между темными стволами деревьев. Там плескалось что-то большое. Нагромождение щупалец, лап и плавников. Отец, о котором говорила старуха в доме. Деревья стонали от его дыхания. Его глаза, как прожекторы прорезали темноту. В их свете деревья отбрасывали длинные тени. Существо вцепилось конечностями в могучие стволы прибрежных сосен, вытаскивало себя из воды.
Грех споткнулся и с головой ушел под воду. Кто-то схватил его за ноги. Потянул вниз.
Илья Пивоваров
СЕЗОН ПЛОДОРОДИЯ
Бессмысленным было все. Отблески аварийных огней на траве и покосившихся заборах. Запахи сырости и земли. Гипнотическая пляска дворников. Бабка, выполняющая странный ритуал.
Каждый раз, когда пленка воды на стекле истончалась, Фомин видел старуху. Не обращая внимания на дождь, та молилась. Стояла на коленях, между сараем и теплицей, обратившись к лесу. Бледная рука кочевала со лба на живот, задерживалась там на секунду-две и возвращалась обратно. Деревья застыли молчаливыми истуканами, молитв они не слышали.
Зачем он торчит на обочине, между Питером и зеленым нигде? Можно вернуться в квартиру, где мебель посерела от пыли, а раковина забита грязной посудой. Или бросить машину и затеряться в лесу. Фомин вздохнул и посмотрел на экран смартфона.
До недавнего времени он жил обычной жизнью. Возвращался с работы и напивался до беспамятства. Но позавчера зазвонил телефон. Фомин взглянул на экран и вздрогнул. Мама Светы.
— Да? — Сколько они не общались, год? Фомин направился плеснуть себе коньяка, но замер на полпути.
— Андрюш, здравствуй. Светочка пропала.
— В смысле? — Сердце болезненно замерло, затем пустилось вскачь. — Как понять, пропала?
Динамик, казалось, молчал целую вечность. Затем Ирина Павловна заговорила опять — медленно, с большими паузами между фразами, будто произносить слова для нее было непосильным трудом.
— В нехорошую компанию попала… после того, как разбежались вы. В секту какую-то. Сначала радовалась, говорила, что в жизни все наладилось… Пропадать начала, все реже и реже звонила. — Всхлип и снова пауза, долгая, изматывающая. — Потом сказала, что переезжает. Еле адрес выпросила… — слова потонули в рыданиях.
