Зори над городом - [79]

Нина сказала:

— Говорят, первая любовь остается в памяти навсегда. Расстанемся мы с тобой, а помнить друг друга будем всю жизнь.

Это было в сумерки, и Гриша старался вглядеться в смутное Нинино лицо: это что, всерьез сказано?

Она сама обо всем рассудила, решила твердо… И не слушалась его ни в чем — его, самого умного, самого лучшего…

Придя домой, Гриша увидел у себя на столе письмо из дому.

Отец писал, что судьба свела его с солдатом Яном Редалем: тот лежал в госпитале тяжелораненый.

Гриша долго сидел над отцовским письмом.

Первый его друг, друг его детства, Ян Редаль! Вот кого он никогда не забудет…

Первая дружба, как и первая любовь, — не забывается.

37

Ян Редаль лежал и слушал. Издалека — через черную ночь — летела к нему песня.

Пели латышские девушки — о Янисе.

Бессмертный Янис полюбил простую земную девушку. И такой сильной, безоглядной была эта любовь, что он вот в такую, как сейчас, черную ночь бросил знаки своей власти: венчавший его дубовый венок и пылающий факел. И, свободный, счастливый, крикнул девушке:

«Иди за мной! Теперь ничто нас не разделит. Что же ты молчишь? Где ты, я не вижу тебя больше…»

Ян Редаль ощутил на горячем лбу отрадное дыхание ветра. Он вдруг понял: рядом открыто настежь окно и ночь, полная таинственных шорохов, запахов травы и цветов, росистая августовская ночь дышит ему в лицо.

Ясные голоса пели по-латышски:

«О Янис! Янис! Ты уронил свой огонь!»

«Огонь! Огонь!» — прошелестел жестяным шепотом капитан Селенс. Латышские стрелки бежали вперед со штыками наперевес, упрямые, сумрачные, обреченные, — вдали видны были черные гряды взрытого торфа да сломанные снарядом чахлые березы; их расщепленные стволы белели, как обнаженная кость. Ноги бессильно вязли, как в дурном сне, — на целые версты лежала кругом топкая, болотная земля.

Черная полоса торфа зловеще осветилась губительным желтым пламенем, что-то сильно толкнуло Яна в грудь. Но упал он не сразу. Пробежав еще несколько шагов, он вдруг ощутил ладонями холодную воду, успел подумать: «Я ранен», и потерял сознание.

…Как хорошо, что все это прошло! Он снова открыл глаза, осторожно ощупал грудь: ага, повязка. Ян пошевелил руками. И ноги тоже целы!

Он будет жить!

«Как я найду тебя, Янис? — пела ночь ясными девичьими голосами. — Ты бросил свой факел, а кругом темно…»

Неизмеримо далекой была песня, и все же он слышал каждое слово. Так легко летит звук только по речной глади или по росистой траве. А почему он решил, что теперь август? Его ранило в июньскую атаку…

В июне — «лиго» — день Яниса, его день, и девушки поют сегодня для него, Яна Редаля, свои чудесные песни.

«Янис, Янис! Чем ты будешь светить людям?»

Над головой уже не было непроглядной тьмы. В мягком, как серый шелк, сумраке показалась женщина, одетая в легкую ткань, стали видны ее босые ноги… Нет, она не шла, она летела ввысь, на плече у ней был кувшин, похожий на большой, круто выгнутый рог.

В шелковом предутреннем сумраке загорелся розовый отсвет, и Ян разглядел лицо женщины и резвящихся вокруг нее дородных младенцев — у них были широкие, как у мотыльков, крылья.

Он зажмурился: опять бред.

«Янис, я не пойду за тобой, ты потерял свой огонь, нас разделяет ночь и черные дороги; их не озарит теперь пылающий твой факел…»

— Где я? — громко спросил Ян Редаль.

— А, очнулся, — раздался вблизи шепот.

И он снова поднял тяжелые веки: над ним склонилась сестра милосердия — он узнал ее по белой косынке с крестом.

— Сестричка, пить! — прохрипел кто-то рядом.

— Сейчас, сейчас… не шуми.

Далекая песня смолкла.

Ян с трудом повернул голову: рядами стояли железные койки, накрытые солдатскими одеялами.

Значит, он в госпитале.

Откуда же там, наверху, эта женщина, окруженная крылатыми детьми?

— Потолком, земляк, интересуешься? — послышался рядом сипловатый голос. — Потолок расписан знатно, а кормят плохо. Нам с тобой довелось во дворец попасть. Граф Шадурский в Питер удрал, а его поместье под госпиталь взяли. Куда тебя ранило-то?

— В грудь.

— Латыш? Я по говору угадал, ты все бредил… Доктор нам попался хороший, а то бы ты давно помер.

— Тс-с!.. Тише! — приказала неслышно появившаяся сестра.

И сосед Яна умолк.

Да, наверху был всего-навсего потолок. Искусно нарисованная на нем женщина стояла босой ногой на розовом облаке и сеяла из крутого рога цветы и виноградные гроздья. По краям потолка лепился богатый карниз в виде гирлянд из крейц-розы. Ну что ж, таким потолкам и полагается быть в домах графов.

— Ах, хорошо ночью девки пели!.. — вздохнул сосед по койке. — Слов не пойму, а до сердца доходит.

Уже совсем рассвело. Рядом кашляли, стонали, переговаривались вполголоса.

Скоро пришел доктор в белом халате, веселый, краснолицый, в сопровождении сестры милосердия, которую он звал барынькой.

— Этого, барынька, на перевязку, — велел доктор, кивнув на Яна Редаля. — Ну, герой, выкарабкался ты, через месяц можешь плясать!

— А мне, видно, не до пляски, — сказал сосед Яна.

— Благодари бога, что руки остались целы. Ты ведь плотник?

— Мне только и осталось, что бога благодарить за его милости.

— Разговорчики! — с притворной строгостью сказал веселый доктор и пошел дальше в сопровождении сестры.