Зори над городом - [78]

На полянке, солидно ступая, путешествовало целое семейство скворцов.

Увидев людей, они не очень-то испугались — отлетели совсем недалеко и продолжали ходить по траве, деловито приглядываясь к земле, разыскивая добычу.

— А синичку я узнала! — обрадовалась Нина. — Вот она! — и показала на дерево.

Да, это была синичка… И пестрый дятел тукал по стволу сосны. И легкие солнечные капли неслышно летели сверху, — сосны дарили им мало заметные глазу последние свои цветы…

— За что мне обижаться? — сказал Гриша. — Разве только за то, что я вот искал тебя как умел… а ты, конечно, и не подумала меня разыскивать.

— Я — женщина, — сказала она лукаво.

— Женщина? Девчонка ты… — Гриша нечаянно произнес эти слова с такой глубокой нежностью, что оба они смутились и долго не решались поднять глаза — шли и смотрели себе под ноги.

Они вообще побаивались друг друга.

Это не помешало им встречаться теперь каждое воскресенье.

Гриша познакомил Нину с Катей Трофимовой, и они втроем часто уезжали на острова, или в Павловск, или в Красное Село, — там у Нины, как оказалось, жили двоюродные сестры — работали на бумажной фабрике.

С этими сестрами Нина и гуляла в памятный июньский день.

— Я ж тебе всегда говорила: Талановы роднёй богаты, — смеялась она.

Катю Трофимову не узнать было — от деревенской ее робости и следа не осталось.

Она охотно встречалась в свободное время с Шумовым и Талановой, много рассказывала о своей фабрике… Потом пригляделась к ним — и свободного времени у ней вдруг не оказалось.

Пришлось им тогда в воскресные вечера уезжать на острова вдвоем. А уходили они оттуда пешком — трамваи уже отдыхали в этот час в своих депо, улицы становились пустынными, дома казались призрачными, невесомыми, — крыши их улетали в жемчужную полумглу.

С непередаваемой томительной грустью отгорали последние белые ночи.

Бледные огни на Стрелке отражались в спокойной воде. Деревья стояли неподвижно, заколдованные, — все было словно во сне.

Взявшись за руки, как дети, они бродили по безлюдным аллеям.

Это был их час: разошлась и разъехалась уставшая от веселья нарядная публика, рысаки увезли поздних седоков, огни ночных ресторанов гасли…

Все вокруг становилось необыкновенным.

Только сам Григорий Шумов казался себе слишком будничным, неуклюжим рядом с Ниной, всегда такой праздничной в светлом ситцевом платье. Судя по всему, она была даже умней его.

Однажды он сказал об этом и неожиданно вызвал ее гнев.

— Ты ведь хотел бы, — спросила сердито Нина, — чтобы я была самая красивая? Нет, я не так сказала: я не самая красивая, но ты должен считать, что для тебя я — самая прекрасная девушка на свете. А мне нужно, чтобы ты был умней и лучше всех. И, уж во всяком случае, умней меня.

— Значит, если б я был неумным, ты меня не могла бы полюбить?

— Какой бы там ни был для других, для меня, если б я полюбила тебя, ты стал бы самым умным.

— Если б? Значит, на самом деле…

Он не закончил: не надо лгать — Нина ведь сказала «разгладь свои сердитки», это и было их объяснение.

При ней нельзя было лгать.

Как-то раз, уже под утро, когда в необозримой перламутровой дали еле заметно просочился розовый свет — заря поднималась над спящим городом, — где-то за деревьями послышались голоса.

Как, они не одни здесь?!

Сочный баритон, растягивая слова, продекламировал по-актерски:

— Пре-элесть моя! Разве я мог забыть чарующие дни нашего дивного прошлого?

— Ой, ой! — Нина застонала, как от зубной боли. — Какая гадость! Пойдем скорее отсюда!

Она не выносила фальши. Ни в чем! И сама бывала прямой — до бесстрашия.

— А знаешь, — спросила она однажды, — что я сказала в тот раз своим двоюродным сестрам?

Гриша понял: «в тот раз» — значит, при первой их встрече в Красном Селе.

— Я им сказала: вон там сидит мой суженый. Это про тебя.

— Нина!

— Погоди. Я слово «суженый» толкую по-своему. Помнишь, я рассказывала тебе на вокзале сказку о латышской девушке Розе? Она умерла, оставшись верной своему суженому…

— Суженый — это тот, за кого девушке суждено выйти замуж.

— А я не хочу такого толкования! Мы с тобой никогда не поженимся.

— Это почему ж?

— Потому. Мы можем пожениться, только если весь мир перевернется.

— Нина! Я тебе обещаю: он перевернется!

— Не болтай глупостей.

— А говорила: я самый умный.

— Да. И рядом с этим умным, образованным Григорием Шумовым не хочу я состоять женой-недоучкой.

— Что ты городишь! Идиотизм какой-то!

— А говорил — я умней тебя. И в самом деле, уж в этих-то делах я посмышленей тебя. Давай лучше помолчим.

Но через минуту сама же первая нарушила молчание:

— Что, если действительно все перевернется, и дочка слесаря сможет получить образование?

— А ты разве не уверена в такой перемене?

— Уверена. Но она может наступить, а я уже буду старой девой.

— Интересно!

— Кстати: очень интересно иногда подумать о словах. Судьба. Суждено. Суженый. Тот, кого суждено считать… ну, как это… своим избранником. Сердцу суждено, понимаешь? Но, кроме сердца, есть разум. И разум — не велит.

— «Кстати»… Хорошее «кстати»! Ты что же, хочешь только разума слушаться?

— Обязательно.

…Много еще было у них таких разговоров. И Гриша понял: трудным будет его счастье. Да и будет ли?