Зона номер три - [19]

На медных рудниках, а впоследствии — легкая доля! — на лесоповале с ним произошел ряд таких изменений, что когда он вернулся в родную деревню, то даже недобитая, скособоченная красавица Настена его не сразу признала. Улетал вольный сокол, матюган, убивец, неукротимый любовник, воротился седобородый, пожилой человек в темно-синем прорезиненном плаще, с тусклыми глазами, повернутыми вовнутрь. Много черного опыта начерпала душа в неволе, но твердо он знал теперь одно: пока не покончит с деревней, уславшей его в ад, так и будет стареть, обретая все большее сходство со свечным огарком. Первым делом подгреб к дому Охметьева и бухнулся на колени посреди пыльного двора. На крыльцо вышли сам хозяин и кривобокая Настена, который год терпящая в сердце стальную занозу. С изумлением взирали на седого путника.

— Люди добрые! — возопил Васька Щуп. — Вину искупил целиком, о снисхождении молю! Простите Христа ради!

Затем начал кувыркаться, валяться в пыли, аки запущенный волчок, согнав со двора всю птичью живность. Настена, признав гостя, в ужасе прикрыла рот ладошкой, умчалась в дом. Хозяин спустился с крыльца, поднял из пыли вертящегося прохвоста, тряхнул за ворот, заглянул в тусклые глаза:

— Ты, что ли, Васька?!

— Я, Матвеич, душа из меня вон. На кол сяду, коли не простишь. Отпусти грех, будь отцом родным!

— Какой я тебе отец, — усомнился грузный звеньевой. — Зачем опять чудишь? Шел бы миром отсель.

Васька перестал вихляться, ответил проникновенно:

— Сукой буду, Матвеич, некуда идти.

— Врешь, — не поверил звеньевой. — Свет большой, таким, как ты, в нем просторно.

— У меня справка. С ней токо до первой сосны ходу. Заступись перед обществом, Матвеич. Тебя послушают.

— Настену видел?

Тут Васька выложил припасенный козырь.

— Я на ней женюсь, Матвеич. Внучат тебе нарожаем. Сукой буду, женюсь!

Заронил сомнение в душу мужика, довольный удалился.

Распечатал старую избу, три дня носу на улицу не казал, гнал самогон. Деревня бродила вокруг, с опаской взирая на сизый дымок из трубы. Все понимали, что полагается за такие забавы, и завидовали тихому мужеству возвращенца. Уполномоченный Сергеев по просьбе односельчан наведался к Ваське, чтобы уточнить ход вещей. Хохряков усадил его в красный угол, с поклоном поднес жбан только-только устоявшейся браги. Сергеев, в отличие от многих Других уполномоченных, побывал на фронте и вернулся оттуда без руки и с одним глазом. Деревня его уважала. Единственным глазом он просекал сущность любого человека до самых печенок и угадывал врагов народа даже там, где их отродясь не бывало. Жбан он принял охотно, не чинясь, выпил и нацелил на Ваську ножевое око.

— Выходит, злодеюшка, не на пользу тебе пошел исправительный срок?

— Закуси, Сергеев. Пожуй рыбки сибирского засола.

— Я ведь, Вася, могу тебя прямо здесь положить, а могу в район доставить на пересылку. Как предпочитаешь?

— За что, Сергеев? Я чистый вернулся. Хочу праздник устроить людям, чтобы зла не держали за прошлые вины.

— Зачем мужиков смущаешь? Почему не купил вина в монопольке?

— Опомнись, Сергеев. Где я денег возьму на монопольку?

— Самогон из чего гонишь? Из торфа?

— Мешок сахарцу купил, дрожжец, вот и вся заначка.

Уполномоченный опустил око долу, смачно пожевал губами. Васька догадался, подоспел со вторым жбаном. В охотку Сергеев сунул в пасть шматок жирной красной рыбы, одновременно задымил «гвоздиком», намеренно отказавшись от предложенного «Беломора». Было видно, что готов принять решение. Васька ждал, смиренно вытянув руки по швам.

— Недели хватит? — спросил уполномоченный.

— В каком смысле?

— Не умничай, парень. Тут тебе не тюрьма. У нас каждый мерзавец на виду, как самолет в небе. Крылышки враз подрежем. Худого на уме не таи. В неделю укладайся, а там увижу, что с тобой делать. Возможно, совершаю роковую ошибку, но думаю, народ поймет.

Васька проводил важного гостя до калитки, в гостинец завернул громадный оковалок копченой семги.

На другой день пошел по домам, приглашая на гулевание. Угадал с праздником отменно: народец еще не просох от сильных впечатлений рождественской пьянки. Мужики встречали его умоляющими, просветленными взглядами и готовы были немедля потянуться хоть на край света. Заартачился один председатель: харч у него в доме не переводился, да и дармовая косуха была не в диковину. Зато из всех окошек торчали голодные лики прихлебателей.

— Как же я к тебе пойду пировать, — усовестил он Ваську, — ежли мы на разных планетах живем?

— Объясни, председатель!

— Чего объяснять. Ты по натуре насильник и вор, а я поставлен для исполнения партийного дела. За одним столом нам не сомкнуться. Или не разумеешь?

Васька сразил его могучим аргументом:

— С разрешения уполномоченного, председатель.

— Сергеев тоже придет?

— Самолично день назначил, — Васька скромно потупился. — Может, из района кто заглянет. Не могу точно сказать.

— За что же такая честь?

— Приходи, сам увидишь.

Председатель задумался, не заметив Васькиного ухода. У него на столе лежала газетка, в которой про товарища Берию было сказано, что он оказался английским шпионом. В той же газетке в международном разделе была опубликована любопытная заметка о том, что в реке Миссисипи обнаружили удивительную бактерию «синдрофактурию», чудом сохранившуюся с мезозойской эры. Проникая каким-либо образом в организм человека, эта страшная мезозойская тварь не наносит ощутимого вреда, но по истечении определенного срока, внедрившись в клетку, напрочь лишает организм способности к детородному синтезу. Из чего автор справедливо заключал, что если в ближайшее время капитализм не упреет от множества социальных язв, то неизбежно окочурится от этой таинственной непобедимой бактерии. Кроме того, накануне председатель получил из района секретную депешу, в которой предписывалось усилить бдительность по отношению к ветеринарной службе, хотя не уточнялось, с чем связано предостережение. Председатель, будучи внуком тамбовских повстанцев и сыном кулака, умел на основании скудной, противоречивой информации проводить сопоставления, которые, пожалуй, привели бы в оторопь какого-нибудь американского умнягу-бактериеловителя. Из логической цепочки — Берия, мезозойская «синдрофактурия», депеша о ветеринарах и явление убивца, пригласившего его на пир, — он сделал (интуитивно) безошибочный вывод, что подоспели, кажется, новые времена и пора готовить задницу к очередной порке. Это было горько, но привычно. Сколько он себя помнил, новые времена практически не прерывались ни разу.