Зона - [12]

Вообще зона — это лабораторная модель государственного режима. Общий режим в лагере — общий для всей страны, всего соц. лагеря, но только в более чистом, что ли, доведенном до схематической ясности виде. Специфика колонии вовсе не исключительная, наоборот, она с предельной ясностью открывает глаза на сущность государственной власти. В чертогах неволи, в наглухо замкнутом, практически недоступном общественности мире, власть сбрасывает с себя маску партийной демагогии, фальшивой демократии, и механизм произвола предстает перед нами в натуре, во всей своей хамской откровенности. Тут они не стесняются. И мы в этом еще не раз убедимся. Почему отсидевшие так осторожны потом на воле, почему они не любят вспоминать жизнь в тюрьме и на зоне? Потому что неприятно, конечно, и страшно, но едва ли не самое страшное здесь то чувство ничтожества и беззащитности перед разнузданным произволом, которое они испытали в неволе, но ведь и на воле та же власть, и они на собственной шкуре знают, что это такое, что там на самом деле за красными лозунгами и плакатиками и признаться в этом действительно страшно. В это не хочется верить. Проще забыть, не вспоминать, чем лишний раз убеждаться в безвыходности, в собственном ничтожестве. Самообман — не лучшее средство для психического здоровья, да себя не обманешь. Все равно остается подспудное чувство страха и беззащитности перед чудовищем власти. Так мельчают, теряют личное достоинство, ломаются люди.

Справа от административного штаба, ближе к промке, спрятана едва ли не самая главная достопримечательность лагеря. Тот приземистый домик в глухом углу бетонного забора промки, окутанный густой паутиной проволочных заграждений, почти не виден. Попасть туда можно только по длинному проволочному коридору, идущему чуть ли не от штаба вглубь, и я долго не знал, что там такое, а побывал там лишь к концу срока. Впрочем, туда никто не спешил. Это тюрьма в тюрьме. В подвалах этого домика камеры штрафного изолятора (ШИЗО) и ПКТ (помещения камерного типа — так сейчас называются бывшие БУРы, бараки усиленного режима). Что и говорить, не очень веселое место и от то, что печально известные БУРы переименовали в ПКТ, мало что изменилось.

Ну и в довершение общей лагерной картины — военная охрана, рота. Каждая зона имеет два официальных наименования: как предприятие и как военная часть. УЩ 49/47 — это номер предприятия, а в/ч — это номер военного предприятия, роты, охраняющей лагерь. Администрация и наемные контролеры относятся к управлению ИТУ, а рота — к внутренним войскам. Разное подчинение дает охране некоторую независимость от лагерной администрации и взаимный контроль, частенько они между собой спорят. Казарма роты с внешней стороны лагерных ограждений. Караул несут на вышках по периметру забора и в стеклянной башне на крыше административного корпуса, откуда просматривается вся территория зоны. Ночью лагерь освещен, вдоль забора везде фонари, по проволоке пущен ток и кроме того подключена сигнальная система. В случае нарушения ограждений — тревога, солдатам дано право стрелять в нарушителя. Говорят, за каждое такое попадание солдату полагается отпуск, поэтому они не пропускают случая. На моей памяти, правда, здесь никого не ухлопали, хотя беглецы были. Не знаю, чем объяснить: то ли солдаты зевали, то ли рука не поднялась — солдаты здесь в основном русские. На других зонах, где охраняют азиаты, их называют «черные», осечек, говорят, не бывает. Рота предназначена не только для наружной охраны, но и внутренней — проводит генеральные шмоны по отрядам и на плацу, усмиряет волнения. Как они усмиряют, я не видел, но по учебным нашествиям солдат в отряды можно представить. Собаки, дубинки. Метровая, прорезиненная дубинка — тяжелая вещь. При мне их не пускали в ход, солдаты давали потрогать, подержать на весу. Но в подвалах ШИЗО эти дубинки, случалось, применялись по прямому назначению. Взбунтовавшуюся камеру гонят вдоль коридора под градом дубинок с обеих сторон. Действует, как свидетельствуют сами побитые, безотказно.

Братва

Такова в общих чертах картина колонии, где мне предстояло жить два с лишним года. Приятного мало, но все же, думалось, полегче тюремной камеры. Вечером, после стрижки, мытья, мне указали верхний шконарь в середине отряда, затем передумали и перевели на самый крайний шконарь прямо у входа в спальное помещение. Свет в лицо, ходят люди, у всех на виду, как блоха на лысине, но ничего не поделаешь — неволя. В 22 часа проверка. Весь отряд, человек двести, стоит в пять рядов на территории локалки лицом к крыльцу, а на ступенях офицер или контролер, перебирая карточки, выкрикивают фамилии. В ответ надо называть свои имя и отчество. Многие из этой братвы, привыкшие к кликухам, все эти «Копченые», «Кабаны», «Сявы», «Булки», «Кильки» и т. п., поначалу будто впервые узнают свое отчество и произносят его с изумлением, как бы открывая его для себя, а равно и то, какие они все-таки важные птицы, с отчеством. И так дважды в день, в 6 утра и в 10 вечера. Вскоре все уже знают друг друга по имени-отчеству, но от этого никакой прибавки к личному достоинству, только больнее видеть, как отлетает от пинка под зад какой-нибудь Василий Порфирьевич и как зычно орет насмешливый бугор: «А ну, Петр Андреич, пошел полы пидарасить!» И лишь дважды в день, на секунду, полное имя звучит необычно, и некоторые выкрикивают его даже с удовольствием, вкладывая всю душу, все, что осталось от личного достоинства. Кто еще назовет тебя по имени-отчеству, так хоть самому б не забыть. После проверки отбой. В спальном помещении гаснет свет, все ложатся на двухъярусные кровати — шконки или шконари. Отдельные кровати только у нескольких человек: завхоза отряда, официально он числится как старший дневальный, коменданта лагеря и нарядчика — эти последние по зоновским меркам очень важные фигуры, сами себе хозяева. После отбоя из спального помещения выходить нельзя. За порядком следит завхоз, дневальный, но, конечно, порядок распространяется не на всех. Есть друзья дневальных, есть уважаемые люди вроде бугров (бригадиров), есть всевозможные «положняки», «отрицаловы», для которых все эти порядки, вся эта зековская должностная шушера — ноль, не указ. Они еще пьют, или как тут говорят, «хапают» чифирь, идут курить в умывальник, или досматривать в красном уголке телевизор, или учиняют «сходняк» в «козлодерке», т. е. в раздевалке. Но эта ночная жизнь идет скрытно, до первого мента. Чтоб не быть застигнутыми врасплох, ставят кого-нибудь на атас, наблюдать в окно, не идут ли менты. По сигналу атасника сразу мощный топот и через минуту мертвая тишина, все на местах. Наряд контролеров пройдет по рядам, посветит фонариком. Если же атасник зевнет или проспит, всем попадет и нарушителям, и дневальным, но больше всего, разумеется, самому атаснику от зеков. Уважающий себя человек на атас не встает, ставят шестерок или чертей, тех, кого можно бить безответно.