Зона бессмертного режима - [42]
— Лады, утес, повышенной жирности сделаем. — Мочегон, как на крыльях, испарился, Парсукал утробно проглотил слюну, Шамаш витиевато выругался, Ан же ищуще посмотрел на Тота и спросил:
— Ты ведь специализировался по пространственным субпереходам? И имел дело с программой зэт в ее транстемпоральком варианте? А?
— Ну, имел, — согласился Тот, равнодушно кашлянул и трудно оторвал глаза от клавиш вычислителя. — А в чем, собственно, вопрос, дорогой учитель? Конец — делу венец, вон какую планету изволили надыбать, целочку. Вода, воздух, флора, фауна. Координаты небось у чечиков покупали? И сколько же замаксали, если не секрет?
— Да нисколько, надыбали на шару, — улыбнулся Ан, правда, невесело. — Вообще шли, как в дыму. У нас программа зэт заблокирована. Может, посмотришь, что с ней можно сделать?
— Как это заблокирована? — сразу и не понял Тот, вздохнул, сунул вычислитель в карман, сдернул с физиономии очки. — Как же вы?..
— А вот так, полагаясь на интуицию. Верно, брат? — Ан, улыбаясь, взглянул на Шамаша, весело подмигнул и, не меняя выражения лица, снова повернулся к Тоту: — Ну как, посмотришь?
— Какой тут может быть базар, учитель, — сразу согласился тот, кивнул, придвинулся было к ГЭВН, но в это время разъехались створки и в рубку пожаловал шнырь.
— Утесу почет и уважение. Вот, принес заморить глиста, здешняя кормобаза — песня. Пожалуйте, извольте бриться — балагас[111], волога[112], массало[113], бала[114]. А также ландорики[115], ландирки[116], гуталин[117] и кум[118]. Лафа…
За собой он тянул сервировочный антигравитационный стол, заваленный харчами. Судя по их количеству и внешнему виду, местный кишкодром и впрямь впечатлял.
— Так, значит, говоришь, как песня? — снова вспомнил Ан о красавице солистке, почувствовал гармонию в душе, однако же, увы, ее тотчас нарушило звериное рычание Шамаша:
— А ну-ка фу. Мне с тобой за одним столом хавать западло. Пшел!
— Это еще почему? — оскорбился Парсукал. — Я что, запомоен? Опущен? Обижен? Пидор? Гребень? Чушкарь? А?
— Предатель ты, ренегат. Падло батистовое, — начал подыматься Шамаш. — А потом, не волнуйся. У тебя еще все впереди. Вернее, сзади…
— Ты это на кого тянешь, гад? На кого, пес, баллон катишь? — в свою очередь начал расходиться Парсукал. — Да ты еще у меня сам акробатом[119] будешь. Да я…
— А ку-ка ша! — властно рявкнул Ан, выдержал соответствующую паузу и с ухмылочкой, добрым взглядом посмотрел на Шамаша. — Когда я ем, я глух и нем. Кто не согласен — на хрен!
Взгляд его ясно говорил — спокойствие, спокойствие, еще раз спокойствие. Сейчас нужны пилоты, а не педерасты. Успеется…
— Ну да… Это самое… Конечно, — сразу въехал в тему Шамаш, сел и взялся за еду. Парсукал, тонко чувствуя момент, придвинулся поближе к Ану, шнырь вышел из оцепенения и мощно подался к выходу:
— Если что — только свистните. Хавки там немерено.
Некоторое время ели в молчании, наслаждаясь вкусом катуржратвы, затем Тот поднялся, подошел к ГЭВН и принялся насиловать ее. Когда покончили с бациллой[120], одолели лож[121] и принялись за деготь[122] с гуталином и лакдориками, он вернулся, сел за стол и с видом триумфатора сказал:
— Фуфло голимое. Хрень болотная. Параша в натуре. Как два пальца обоссать. Упремся рогом — сделаем.
А как иначе-то? Он ведь всегда был самым умным, обескураживающе талантливым и необыкновенно упорным. Ученым мужем божьей милостью.
— Тэк-с. — Ан не спеша отрезал балы, намазал вологой, не забыл про гуталин. — Я мыслю, что следует занять стационарную орбиту, прикинуть хрен к носу и шевелиться не спеша, без вошканья, без ненужной суеты. Очко на сто лимонных долек не рвать, ничто не жмет. А там видно будет. Я сказал.
Так что поели, попили, встали на стационарную орбиту, и Ан наконец-то отправился в общество артистки — сольное пение неизменно повергало его в трепетный экстаз. Шамаш, особо не раздумывая, тоже вдарил по лебедям, в рубке на боевом посту остались лишь Парсукал и Тот. Первого никто не ждал кроме Дуньки Кулаковой, второму было никак нельзя без копания в ГЭВН. Ну какая же баба может с ней сравниться?!
Проснулся Ан в отличном настроении на необъятной, с нежностью баюкающей тело президентской койке. Рядом дрыхла без сил давешняя солистка, она чуть заметно дышала, вытянулась пластом и блаженно улыбалась куда-то в бесконечность. Что с нее возьмешь — слабый пол, не привыкла к нормальному мужскому обращению.
Ан опустил ноги на пушистый, ворсом по щиколотку, ковер, встал, потянулся, направился в сортир и, вдруг поймав себя на том, что поет Великий гимн, весело ругнулся — вот, блин, такую мать! Странная штука память. Хотя по дороге на дальняк[123] это самое то. Нам песня не только строить и жить, но еще и срать помогает.
Затем он мылся, брился, принимал контрастный душ, хотел было по старой памяти побаловать себя ионной ванной, но не стал — во-первых, не хрен расслабляться, во-вторых, время не терпит, ну а в-третьих, зверски хотелось жрать. Само собой, в приятной компании.
