Зона бабочки - [32]

Первый пес, которого он увидел в зоне, имел три хвоста. У этого же было три головы.

Зона продолжала давить на мозги. На сей раз — инфернальным образом, позаимствованным у древних греков. Похоже, телегу сопровождал Цербер собственной персоной. Сторожевой пес царства мертвых.

Зона усердно старалась прикинуться загробным миром, но Герман продолжал сомневаться в том, что угодил именно в древнегреческий Аид. Или, скажем, в Иригаль[11]. Или в Шеол[12]. Тут было что-то другое…

Но что?…

Цербера можно было бы задобрить медовым пряником[13], однако Гридин не догадался прихватить с собой на задание медовые пряники. Да и не о том сейчас нужно было думать, не о том… Как освободиться от пут — это главное, а все здешние видения и иллюзии, все эти «метафорические деформации», если вспомнить Шекли… Да пошли бы они по известному адресу, где им самое и место! А вот путы, увы, были вполне реальными.

Гридин приподнял голову и понял, что зубами до них никак не дотянуться.

«Гудини бы на мое место, — подумал он. — Тот бы, наверное, выбрался. Или Копперфилда…»

Совершенно не ко времени вспомнился анекдот. Дэвида Копперфилда связали веревками, обмотали цепями, затолкали в мешок. Мешок поместили в сейф, дверцу заварили автогеном. И бросили в Ниагарский водопад. Секрет этого фокуса Копперфилд унес с собой…

Хотя почему не ко времени анекдот? Как раз в тему…

Небесное зеркало померкло и уже ничего не отражало, зато вместо псевдосолнца возникла голова шамана Николая. Голова укоризненно покачивалась из стороны в сторону, темные глаза смотрели сурово и скорбно. Кажется, шаман прощался. Навсегда.

Герман вновь рывком перевернулся на бок, а потом перекатился к краю телеги. Может быть, удастся выпасть — а там видно будет? Авось кривая вывезет? Ну, допустим, костлявая не заметит. Зато заметит Цербер! Набросится, примется грызть… Может, и веревки перегрызет заодно? Пусть шанс и ничтожный — но все-таки шанс! Не все ли равно — утопят тебя или разорвут на куски…

Жутко было подставлять себя клыкастому псу — но что поделать? Никаких роялей в кустах не наблюдалось, они чаще всего бывают в книжках, а не в реальной жизни. Да и кусты на горизонте не появлялись.

А такой рояль оказался бы сейчас очень кстати.

Герман посмотрел назад и увидел торчащий над телегой змеиный хвост Цербера. Точнее — хвост-змею.

«Эх, была не была!»

Гридин, сделав еще один рывок, скатился с телеги. И, уже падая, услышал прогремевшие позади Цербера выстрелы. Адский пес завыл, как мчащаяся к очагу возгорания пожарная машина, а потом все звуки исчезли и свет померк. Вместо того, чтобы грянуться на землю, Гридин почувствовал, как проваливается во что-то податливое. А еще он почувствовал, что узы его исчезли.

Падение во мраке продолжалось недолго. Уже через три-четыре секунды его понесло вверх и вытолкнуло с такой силой, что он покатился по какой-то твердой поверхности.

Прошло еще несколько мгновений — и он уже стоял на асфальте и смотрел на приближающуюся к нему фигурку. И в голове у него, как заевшая пластинка, звучало:

«Рояль в кустах… Рояль в кустах… Рояль в кустах…»

Шоссе было знакомым, оно все так же тянулось в гору, и в отдалении виднелись над деревьями многоэтажки окраинного «спального» микрорайона. И девушка тоже была знакомой, и наряд ее оставался таким же: синяя майка и синие джинсы. Пистолет она держала в опущенной левой руке и, кажется, не собиралась стрелять в него, Гридина. Да и с чего бы ей в него стрелять? Ведь она была его спасительницей, и ее следовало не просто поблагодарить, а бухнуться перед ней на колени.

Но делать этого Герман не стал. Он шагнул навстречу девушке и молча принял протянутый ему «глок». Его «глок». Из которого, надо понимать, она только что завалила и пса, и возницу.

А можно ли убить смерть?…

Он стоял и сверху вниз смотрел на создание с внешностью хрупкой девчушки, назвавшейся Ирой. Он отлично помнил, что темная бабочка была у нее на сгибе левой руки. Теперь бабочка перекочевала на правую. А еще девочка Ира утверждала, что не знает его, Германа Гридина, но отрекомендовалась его помощницей — что, собственно, и подтвердилось, — и умела стрелять из пистолета. Метко, судя по всему.

Гридин молча смотрел на спокойно выдерживающую его пристальный взгляд девушку, и на него наконец снизошло прозрение. Он вспомнил, откуда ему знакомо ее лицо.

Некто, ведущий по жизни вместе с миллиардами других людей и Германа Гридина, вероятно, как-то по-особенному относился к этой своей игрушке. Мало того, что он встроил в Германа неведомую сирену и заставлял временами чувствовать непонятную боль, — он еще и вынуждал Гридина видеть странные сны. Точнее, сны были вполне обычными, оставлявшими при пробуждении быстро улетучивающиеся обрывки, но люди там присутствовали совершенно Герману неизвестные. Впрочем, и это было не главное: возможно, он и видел когда-то наяву этих людей — в уличной толпе, в вагоне метро, на матче «Спартака», — и образы их, отложившись где-то в подвалах памяти, временами всплывали в его снах. Странным было другое: в этих снах он видел и себя, Германа Гридина, видел со стороны, разговаривал с собой… А кто же тогда был он, тот, кому снился сон? Дело тут могло быть в каком-то раздвоении спящего сознания, — но Гридину иногда казалось, что это просто не его сны. Чужие сны, неведомым образом залетевшие в его голову, словно кто-то перепутал файлы. И застывшую перед ним девчушку он видел именно в одном из таких снов. Или даже не в одном.