Зомби-экономика. Как мертвые идеи продолжают блуждать среди нас - [54]

Наконец, поскольку кейнсианство вновь стало орудием практической макроэкономической политики, нужно еще раз оценить его действительные и мнимые провалы в прошлом и, в частности, феномен стагфляции в 1970-х годах. Если мы хотим, чтобы кейнсианская политика прочно закрепилась в нашем арсенале, она должна не только обеспечить успешный выход из кризиса, но и помочь нам добиться устойчивого безынфляционного роста в дальнейшем.

К более реалистичным микрооснованиям

У людей нет и никогда не будет дара совершенного предвидения, и они в силах неограниченно рационально максимизировать свою полезность, как это предполагается в моделях DSGE. Напротив, экономическое поведение даже таких умудренных наукой людей, как разработчики финансовых инструментов в инвестиционных банках, неизбежно определяется весьма ограниченной картиной мира. Эвристика и скрытые предпосылки неизбежно играют большую роль в поведении. В мире безграничных возможностей это совершенно естественно.

Нельзя сказать, что для экономистов это какая-то тайна за семью печатями и она заслоняет от нас новую макроэкономику. В каком-то смысле у нас даже переизбыток средств, которыми можно было бы ее открыть. Десятилетия работы в области поведенческой экономики, теории принятия решений и других областях показали с достаточной ясностью всем, кто способен видеть, сколь многочисленны отличия действительного экономического поведения от неоклассического идеала. Трудность скорее состоит в том, чтобы выбрать поведенческие основания, наиболее подходящие для задач макроэкономики.

Очевидно, следует начать с отношения к риску и неопределенности. Сам Кейнс написал немало по этому вопросу и крайне скептически относился к тем идеям, которые затем привели к формированию господствующей ныне теории ожидаемой полезности. Эта теория получила формальный вид благодаря классической книге Джона фон Неймана и Оскара Моргенштерна «Теория игр и экономическое поведение», изданной в 1944 году.

Исходным пунктом для теории ожидаемой полезности была мысль, что люди могут и должны рассуждать о неопределенности путем оценки субъективных вероятностей тех или иных явлений, таких как повышение процентных ставок или обвал экспорта.

Иначе это представлялось Кейнсу:

Разрешите объяснить, что под «неопределенным» знанием я не имею в виду просто разграничение между тем, что известно наверняка, и тем, что лишь вероятно. В этом смысле игра в рулетку или выигрыш в лотерею не является примером неопределенности; ожидаемая продолжительность жизни также является лишь в незначительной степени неопределенной. Даже погода является неопределенной лишь в умеренной степени. Я употребляю этот термин в том смысле, в каком неопределенными являются перспектива войны в Европе, или цена на медь и ставка процента через двадцать лет, или устаревание нового изобретения, или положение владельцев частного богатства в социальной системе 1970 года. Не существует научной основы для вычисления какой-либо вероятности этих событий. Мы этого просто не знаем [Keynes, 1937, р. 213–214; Кейнс, 2007, с. 360].

Экономисты-посткейнсианцы, такие как Дэвидсон и Шэкл, настаивали, что эта фундаментальная неопределенность занимает ключевое место в мысли Кейнса, и сетовали, что в кейнсианско-неоклассическом синтезе по версии Хикса от нее не осталось и следа. Но, как часто и бывает с «гетеродоксными» школами экономической мысли, посткейнсианцы оказались более сильны в критике, нежели в разработке связной и готовой для практического применения альтернативы.

Шэкл дошел до того, что вообще стал отрицать возможность какого бы то ни было знания о вероятностях, даже в таких простых ситуациях, как подбрасывание монеты. Подобный нигилизм почти никого не мог убедить.

Дэвидсон развернул более продуктивную критику и проделал довольно ценную работу, показывающую, как отношение к неопределенности влияет на индивидуальный спрос на деньги. Разные виды отношения к неопределенности, получившие название «самозарождающегося оптимизма», играют важнейшую роль в кейнсианской теории «ловушки ликвидности», то есть ситуации, когда даже при нулевых процентных ставках инвесторы и домохозяйства предпочитают сберегать, а не инвестировать.

Кейнсианцы, принадлежавшие к мейнстриму, в частности Джеймс Тобин, утверждали, что мотив предпочтения ликвидности можно представить как разновидность отношения к риску. Тобин стал первооткрывателем ныне стандартного подхода к анализу финансовых портфелей, в основе которого лежит мысль, что любая инвестиция делается в результате сопоставления средних ожидаемых выгод от различных вложений и соответствующих им мер риска, таких как дисперсия доходности, что, в свою очередь, предполагает возможность некой разумной оценки вероятностей всех событий. Хотя сам Тобин часто обращал внимание на негативную роль иррационального поведения на финансовых рынках, его анализ был с легкостью переформулирован в терминах теории ожидаемой полезности и включен в модели, построенные на основе гипотезы об эффективности рынков.

Однако за последние 30 лет появился большой корпус работ, показавших, что часто люди действуют вразрез с прогнозами теории ожидаемой полезности. В качестве более реалистичного описания поведения было предложено множество моделей выбора в условиях неопределенности. Возможно, наибольшую известность приобрела теория перспектив Канемана и Тверски, предложенная в 1979 году, за которую Канеман был удостоен Нобелевской премии по экономике, а Тверски – посмертного упоминания (что бывает нечасто).