Золотые ворота. Черное солнце - [30]

Так вот, бродили мы однажды в парке над Днепром, говорили о будущем, и я непроизвольно назвала его Олесем. О, как это его ранило! Он, видишь ли, не умеет лукавить. Это — чистая, светлая и очень ранимая натура. Я боюсь, ох как боюсь, чтобы между ним и Олесем не легла тень неприязни. Они ведь так дополняют друг друга! Если их натуры, их характеры и способности соединить, получился бы идеал человека. Но чует мое сердце: пока я буду между ними, им не дружить. Странно, почему установилась такая традиция, что женщине нельзя дружить с двумя мужчинами? А если они оба по-своему хороши, так почему не могут быть ей равноправными товарищами?..

Вот видишь, сколько вопросов. Но на первый раз довольно. Лечись и пиши нам. Ждем твоей весточки».

Письмо второе:

«Папочка, здравствуй!

Сегодня получила твою писульку. Я подсчитала: в ней с «приветами» целых… 34 слова. Не щедро! Но мы искрение благодарны тебе и за это. Главное, что ты чувствуешь себя лучше и санаторий тебе нравится. Так что лечись!

Дома никаких новостей, кроме той, что на осокоре напротив окон твоей комнаты воронье начало вить гнезда. У меня все хорошо. Душевные вихри потихоньку унимаются. Недаром говорят: время — лучший лекарь.

Вчера встретила в университете Олеся. Он был чем-то так взволнован, что не заметил моей персоны. Я остановила его, попросила проводить домой. Пошли по городу. Разговорились. Если б ты только знал, какой это умный и интересный собеседник! В его восприятии все вещи приобретают какие-то особенные, неведомые мне признаки. Потому что смотрит он на мир по-особому. Правда, вызвать его на откровенность — дело нелегкое, но мне удалось это сделать (видишь, какая я у тебя хитруля!). Он даже рассказал кое-что о себе. Боже, что за судьба! Трудностей, выпавших на долю Олеся, хватило бы, наверное, на троих. А рассказал-то он далеко не все. Татусь, я очень хочу, чтобы ты подружился с этим хлопцем. С ним так интересно и легко! Временами я смотрю на него и нахожу, что вы очень схожи между собой. Не только судьбами, но и характерами. Я начинаю иногда ощущать, что мне так не хватает Олеся, но тогда со страхом думаю и о своих отношениях с Андреем. Как все это понять? Хоть бы ты был рядом…

Так что лечись, береги себя: видишь, как ты мне нужен. Целую. Жду».

Письмо третье:

«Дорогой татусь!

Пишу, не дожидаясь ответа. Пишу, потому что не в силах молчать. Только что узнала: с Олесем произошло большое несчастье. Какой-то подлец прислал на факультет анонимку, в которой обвиняет Олеся в тягчайших грехах. Не ведаю, кто и как проверял этот грязный пасквиль, но вчера курсовое бюро высказалось за исключение Олеся из университета и привлечение его к уголовной ответственности. Видел такое?!

Но я не верю, решительно не верю во все эти обвинения. Слышишь: не верю! Я сердцем чувствую, что это — месть, что Олесь кому-то стал поперек дороги и его пытаются очернить. О, какой это испытанный метод для никчемных и подлых людишек! Кто боится правды и не обладает силой, тот всегда, как змея, жалит исподтишка, не показывая лица. И самое страшное, что в такие анонимки кое-кто верит! Ведь это может привести к тому, что один обезумевший маньяк очернит сотни честных людей. Как же этою не понимать!.. Вот и вчера оплеван, опозорен, травмирован хороший и честный товарищ у всех на виду. И никто не вступился. Где же правда? Неужели все дрожат за собственную шкуру? Неужели среди нас перевелись порядочные и мужественные люди? Мне стыдно, мне горько и нестерпимо больно, что Андрей был участником всего этого и не встал на защиту Олеся. Как можно уважать его после такого?..

Сегодня после лекций бегала к Химчукам. Надежда Гавриловна в слезах рассказала, что Олесь ушел неведомо куда еще ночью. Сейчас его разыскивают Андрей с Гаврилом Якимовичем. А я не знаю, что думать, что делать. Хочется кричать, плакать. И такое желание не только у меня. Слышала, что сокурсник Олеся Анатолий Мурзацкий, как только узнал о решении курсового бюро, плюнул при всем народе в лицо Кушниренко, собрал свои пожитки и переселился в другую комнату, чтобы не слышать я не видеть его. Но что от этого изменится? Я хотела бы услышать твой совет (ты ведь немало изведал бед на своем веку!).

На этом кончаю…»

Письмо четвертое:

«Дорогой папочка!

Прими мой солнечный поклон. Я сегодня так счастлива! Спешу сообщить (я же знаю: ты волнуешься!), что Олеся нашли. Сделал это один святой человек — секретарь райкома партии Антон Филимонович Остапчук. Веришь, я плакала от радости. Сейчас Олесь лежит тяжело больной под присмотром матери в Октябрьской больнице. Я верю, что он выздоровеет и все будет хорошо. Ведь его делом занялся сам Остапчук. Говорят, он уже приезжал в университет и устроил на факультете такой разнос начальству, что даже стены краснели. Сразу же после этого на третьем курсе было созвано собрание. О, ты не представляешь, что там творилось! Рассказывают, все студенты по примеру Мурзацкого горой встали на защиту Олеся. Они уж всыпали ретивым «бюристам»! Говорят, жалко было на них глядеть! А особенно — на Кушниренко (помнишь, я говорила: тот, что профессора Шнипенко пытался учить). Уж как только он не бичевал себя, как не раскаивался! Дошел даже до того, что клялся, будто Олесь всегда был его ближайшим другом. И вызвался от имени бюро принести ему официальные извинения. Не знаю, кто как, а я не верю в искренность таких, как Кушниренко. Слишком уж быстрая метаморфоза! Порядком досталось и Андрею. Но пусть терпит — заслужил ведь. Вот так, значит, обернулось это дело.