Золотые ворота. Черное солнце - [14]

— Завидую вам. На Полтавщине сейчас такие снега… Вот где бы на лыжах походить!

— Так поедем с нами, жалеть не будешь!

— Что вы, что вы! — ужаснувшись, замахал руками староста. — Меня до того завалили общественной работой… Комнату культурных развлечений в общежитии оборудуй, делегацию отличников в Москву отправь, вечер сатиры и юмора проведи, лыжный агитпробег по селам Киевщины организуй! Как видите, рада бы душа в рай, да грехи не пускают. Так что езжайте одни, отдыхайте после трудов праведных, набирайтесь сил, а я уж тут как-нибудь…

— Ну, руководи, руководи, — бросил Андрей с неприкрытой иронией.

Пожали на прощанье руки и разошлись.

А через каких-нибудь полчаса Ливинский с Химчуком были уже на киевском железнодорожном вокзале. Он встретил их духотой и клокочущим гамом. Шарканье по цементному полу тысяч сапог, детский плач, пьяный смех, неразборчивое бормотание динамиков — все это сливалось в какой-то сплошной гул, отчего гигантское каменное, под высоким сводом помещение, где скрестились дороги множества людей, казалось тесным и очень неуютным. Хлопцы с трудом пробились к студенческой кассе, пристроились в конце длиннющей очереди, а потом чтобы не тратить зря времени, по предложению Андрея пошли на телеграф послать на Полтавщину весть о своем приезде.

Помещение вокзального телеграфа показалось им блаженным пристанищем покоя и тишины. Там находилось всего несколько человек — две пожилые колхозницы дремали на скамейке возле теплой батареи, молодая мать, пристроившись на чемоданах, устало баюкала младенца и немолодой мужчина в поношенной шинели что-то писал у окошка дежурной. Пока Андрей составлял рифмованное послание родителям, Олесь проглядывал свежую газету, купленную по дороге на вокзал. Сводку о снегозадержании в районах области, репортаж с трикотажной фабрики, короткий фельетон.

Но вот его взгляд задержался на сообщении о речи, произнесенной в Мюнхене рейхсканцлером Германии по поводу двадцать первой годовщины основания фашистской партии. Пробежал глазами по газетным строкам и остановился на многозначительной фразе Гитлера: «Перед нами новый год борьбы. Мы знаем, он принесет с собой великие решения, и с уверенностью смотрим в будущее…»

«Великие решения… Что имеет в виду коричневый канцлер?» — какая-то неясная тревога зародилась в юношеском сердце. Все в городе только и говорили, что фашисты готовятся к войне с Советским Союзом. Олесь этому и верил и не верил, но вот фраза Гитлера о великих решениях…

Вдруг он почувствовал на себе пристальный взгляд. Оглянулся — никого знакомого. Снова склонился над газетой, но чей-то сверлящий взгляд не давал ему покоя, он так и буравил, так и прожигал насквозь. Гневно повернул Олесь голову и сразу же встретился с проницательными зеленоватыми глазами мужчины в измятой солдатской шинели. Незнакомец был высок, чуть сутуловат, на вид лет сорока — сорока пяти. Продолговатое, обескровленное лицо не отличалось правильностью черт, но сохраняло черты интеллигентности. И тут внимание Олеся привлекли руки незнакомца. Удивительно длинные, тонкие, какие-то синеватые пальцы с подагрическими суставами будто выбивали на невидимых клавишах нервные ритмы. Олесь замер — эти пальцы ему были знакомы, очень хорошо знакомы. Несомненно, перед ним стоял Максим. Правда, постаревший, помятый, но он. Те же зеленоватые с желтой искринкой глаза, тот же подбородок с ямочкой…

— Не узнаешь старого приятеля? — криво усмехнувшись, процедил сквозь зубы человек в шинели. — Неужто я так изменился?

Олесь вспомнил и эту пренебрежительную манеру разговаривать сквозь зубы, со змеиной усмешечкой, но сделал вид, что не узнал Максима. О чем мог он сейчас говорить с этим человеком? Олесь молил судьбу, чтобы Максим исчез, растаял, испарился бесследно.

— Оно и неудивительно: столько времени прошло… А добро вообще очень скоро забывается…

— Нет, я добро помню, — молвил Олесь глухо. — Где же ты теперь?

— Между небом и землей. Вот только-только из военного госпиталя выписался. Почти год после финской провалялся. Видишь, что на память осталось? — он подступил к столу и рванул воротник сорочки.

И тут Олесь с Андреем увидели у Максима на шее уродливые багровые шрамы на месте недавно зажившей рваной раны.

— Кто вы такой? — Ливинскому явно не терпелось познакомиться с новоявленным героем.

— Давний приятель вашего спутника… Простите, у вас папиросы не найдется? Три недели во рту не держал, а в кармане ни гроша…

Словно награду, Андрей протянул коробку студенческих «гвоздиков». Максим тут же, в помещении телеграфа, закурил, жадно затянулся дымом и блаженно закрыл глаза. Потом положил свою узкую ладонь на руку Ливинского и доверительно сказал:

— Вот видишь, друг, в каком состоянии можно иногда оказаться. Здоровья нет, крыши над головой нет, и знакомые не хотят тебя знать… — и кивнул с усмешечкой на Олеся.

Андрей искоса взглянул на однокурсника, стараясь понять, почему он так холодно держится со своим старым знакомым. О, как дорого заплатил бы Олесь, чтобы никогда не было этой встречи! Все существо его буквально стенало: «Уйди прочь от Бендюги! Беги отсюда быстрее хоть на край света! Не вздумай отворять дверей своего дома этому человеку. Не вздумай!» Однако логика вещей, подкрепленная воспоминаниями, диктовала совсем иное: а кто протянул тебе руку помощи, когда ты сам очутился в безвыходном положении? Кто дал приют, когда весь мир, казалось, отвернулся от тебя? Почему же сейчас ты чураешься своего бывшего спасителя? Разве порядочные люди так платят за добро?.. Ты обязан помочь Максиму! Кем бы он ни был для других, а для тебя — прежде всего спаситель. Ты должен ему помочь!