Золотые ворота. Черное солнце - [16]

— Как, по-твоему, друг, я внешне сильно изменился?

— Тебя нелегко узнать. Да оно и понятно: у кого обновляется душа, у того меняется и внешность.

— Годы, годы… Они берут свое.

«Хитрит Сергей. Намеренно избегает серьезного разговора, хотя на душе, наверное, черти на кулачках бьются, — по-своему истолковал он сказанное Куприковым. — Чем только ему помочь? Словами такого человека не расшевелишь, а сделать что-нибудь существенное для него я бессилен».

— Может, в город сходим, — предложил Олесь после минутного размышления.

— А что там делать?

— Просто побродим. Ты же в Киеве, кажется, не бывал?

Куприков поставил книгу на стеллаж, как-то насмешливо взглянул на Олеся:

— Что ж, пойдем. Бывшего вора не стоит оставлять одного в квартире.

— Стыдись! — вспыхнул Олесь. — Я к тебе с открытым сердцем, а ты…

— Ну, ладно, ладно, беру свои слова обратно. А познакомиться с матерью городов русских мне и впрямь не мешало бы.

Вскоре они уже неторопливо шагали Мокрым яром. Олесь нежно любил родной город, но этот тихий уголок с двумя распадками у Батыевой горы был всего милее его сердцу. Возможно, потому, что именно тут отзвенело его детство, ошалелым вихрем промчалась юность. Он сызмальства знал множество волнующих преданий, связанных и с Батыевой горой, и с Соломенским трактом, и с капризной Лыбедью. Чтобы как-то развлечь спутника, начал рассказывать одну за другой полулегендарные истории.

— А этот ручей, знаешь, как называется? — спросил, когда они взошли на мост через Лыбедь. — Да, да, именем сестры основателей нашего города Кия, Щека и Хорива. По Лыбеди когда-то заморские парусники плавали. Не веришь? Так знай: в древности это был надежный защитник Киева. Как свидетельствует летопись, во времена Владимира Мономаха здесь утонула почти вся половецкая орда, отважившаяся перейти Лыбедь вброд, чтобы ворваться в столицу русичей с запада… Да и сейчас это весьма удивительная река. В самые лютые морозы не замерзает, хотя воды в ней, честно говоря, воробью по колено.

Куприков нагнулся над мостовыми перилами, некоторое время задумчиво наблюдал, как внизу волнуется, вспыхивает между камешками слабенькое течение, а потом едва слышно произнес:

— Выходит, обмелела, заплесневела прежняя заступница святой Руси. Смердящие отбросы, мусор и грязь захламили ее русло. Неужели в будущем не найдется сил, чтобы очистить ее от ила истории?

— Ты о чем? — удивился Олесь.

— Да все о том же, — уклонился от прямого ответа Куприков и резко выпрямился. — Хватит лясы точить, потопали дальше.

Они заглянули в опустевший на время каникул университет. По всем закоулкам поводил Олесь гостя, рассказывая о революционных традициях этого храма науки, но Куприкова все это почему-то мало интересовало. Он поспешил к выходу.

— О, кого я вижу! — неожиданно встретили в вестибюле Светлану. — Почему же вы, Олесь, не отправились вместе с Андреем на Полтавщину?

— У меня гость. — И чтобы не дать Куприкову возможности вмешаться в разговор, добавил: — Бывший мой спаситель и учитель. Только что из госпиталя…

Но Светлане было безразлично, откуда явился этот зашелудивевший человек, она даже не взглянула на него.

— Чем же вы собираетесь заниматься на каникулах?

Олесь неопределенно пожал плечами.

— Так приходите к нам. Папа хочет познакомиться с вами и попросить монографию по народной медицине. Шведским он владеет свободно…

— Хорошо, я принесу. Непременно!

И на следующее утро, как только Куприков отправился на поиски работы, Олесь вынул из шкафа черную выходную пару, выгладил любимую сорочку с вышитым воротником и принялся чистить ботинки.

— Куда так наряжаешься? — заинтересовался Гаврило Якимович.

— Да пройдусь…

— А я думал, ты сегодня поможешь мне землю из погреба вынести. Стена обвалилась, надо бы кирпичом обложить до таяния снегов.

Да, дедусю необходимо было помочь. Сколько можно ему надрываться? Семьдесят скоро стукнет, а он тянет всю домашнюю работу. Ну, а как быть с монографией? Ведь обещал Светлане принести…

— Оставьте ту землю. Завтра я сам вынесу.

Прихватив под мышку толстый том, выскочил на крыльцо. И остановился, ослепленный белизной снега. Постоял немного, глубоко вдыхая крепкий морозный воздух, и вприпрыжку побежал на улицу. На душе у него было так легко и празднично, что казалось, еще один миг — и он взлетит в безоблачную голубизну неба. «И чего это ты забродил, как молодой квас? — вдруг донесся до его слуха чей-то осуждающе-насмешливый голос. — Сознайся, ведь спешишь к Крутоярам вовсе не потому, что надо отнести монографию…»

— Какая чепуха! — вырвалось у Олеся.

«Говори, говори… А почему же тогда так трепетно у тебя на душе? Что, нечего возразить? Тогда посмотри на свой поступок со стороны: не успел след Андрея простыть, а ты в книгоноши к его подруге набиваешься. Хорошо ли это?»

Шаги Олеся замедлились, день как-то вдруг потускнел, показался не таким уж и погожим, солнечным.

Гаврило Яковлевич был удивлен, когда менее чем через полчаса вернулся внук, насупленный, молчаливый, и буркнул:

— Куда землю из погреба выносить?

До самого вечера он, не разгибаясь, таскал ведра с глиной. Таскал, пока Гаврило Якимович не сообщил: