Золотые уколы смерти - [7]

— Для протокола?

— Нет, скажем так, по-дружески. А я вам еще пива принесу.

Последнюю фразу Воронцова произнесла почти непроизвольно, глядя, с каким сожалением смотрит Степан Тимофеевич на опустевшую «Чебурашку».

— Да что вы? Я и так…

— Ладно уж, раз обещала.

Удивляясь собственным благородству и щедрости, Ирина спустилась в магазинчик, расположенный тут же, около подъезда, и спустя минут пятнадцать уже сидела напротив довольного донельзя хозяина квартиры, внимательно слушая его рассказ (прерываемый лишь изредка булькающими звуками).

— Он тут, Борис, уж лет шесть как живет. Переехал с семьей по обмену с доплатой откуда-то из Чертанова.

Мы поначалу не общались — все-таки через этаж живем. Да и потом, у обоих у нас жены были — у меня Люська, у него — Ольга. Одна другой стервенее, уж простите… Гоняли нас за пьянку будь здоров! Только однажды, года два назад, встречаю его утром в лифте — едет весь зеленый, трясется, перегаром прет…

«Что, — говорю ему как знаток, — тяжко с бодуна-то, братишка?» — «И не спрашивай, — отвечает, — сейчас, того гляди, мотор остановится». — «А похмелиться-то есть чем?» — «Если бы! Я б не ехал тогда искать. Вчера все спустил, дурак!»

Ну, пожалел я его по-нашенски, по-мужски.

«Ты, — спрашиваю, — с шестого, что ли, этажа?» — «Ага, — отвечает, — из сто пятидесятой». — «А я с четвертого. Пойдем, налью тебе за знакомство. У меня там чекушка заначена, вчера-то я, слава Богу, не пил».

В общем, поправил я мужика, поговорили мы с ним «за жисть». От него как раз только что баба ушла. Вот он и запил горькую. Я ж его сразу понял. Моя тоже в то время уже лыжи навострила…

— Значит, так вы познакомились?

— Ага. А потом уж, как оба стали жить бобылями, частенько заглядывали в гости друг к другу распить пузыречек под огурчик. Только он не всегда был готов на это дело, как я. Мне-то на баб (извините) после Люськи-стервы вообще стало наплевать, а он — будто с цепи сорвался. Чуть ли не каждый вечер таскал к себе разных — шлюх в основном. Но иногда попадались и ничего себе, он даже ко мне приводил, знакомил. Одну так, помнится, навязывал, чуть ли не в постель укладывал — но я послал его подальше.

…Ирина закурила, видя, что Степан Тимофеевич дымит «Примой» почти без остановки, и потому не спрашивая разрешения.

— Так вы многих его приятельниц помните? Из последних особенно?

Тот скривился, как от кислого лимона:

— Не-ет, их разве упомнишь? По мне, так все они, шлюхи (извините), на одно лицо.

— Степан Тимофеевич, а в последние три-четыре дня он к вам не заходил с женщинами? Или, возможно, вы его с кем встречали?

Мужичок возвел глаза к потолку, пожевал губами и сказал:

— Вот… дня три назад встретил его в магазинчике нашем, он вино сухое брал (обычно-то он водку пьет), потому что с ним баба была, я ее уже видел. Я еще удивился, что он с одной и той же несколько раз. Обычно он ночку поматросит и — бросит. А тут…

Воронцова выкинула окурок в помойное ведро ввиду отсутствия пепельницы и попросила:

— Вы не могли бы мне описать ее внешность как можно более подробно?

— Думаете, это она его кокнула? Вряд ли. Уж больно ластилась к нему, как кошка. Чуть ли не мурлыкала.

— Как раз вот такие на все способны. Так вспомните ее, Степан Тимофеевич!

Мужчина открыл последнюю бутылку пива, с сожалением посмотрел на нее и не церемонясь сделал большой глоток из горлышка. Порозовевшее лицо его говорило, что человеку стало совсем хорошо и сейчас он готов описать Ирине по заказу внешность и Мэрилин Монро, и Бабы Яги…

— Ну-у, в общем, она длинная. Выше его, хоть вроде и не на каблуках была. Волосы такие черные… очень. Ресницы очень тоже длинные. А платье было короткое, прямо неприлично. Зато ножки — ух!

Хозяин квартиры так плотоядно чмокнул, что Ирина усомнилась в декларируемой им стойкой неприязни к женскому полу.

— А еще что, Степан Тимофеевич?

— Да ничего больше. Красивая девка, но какая-то белая совсем, бледная и худая очень. Я тогда Борьку на секундочку отвел в сторонку, мне полтора рубля на красненькую не хватало. Он мне, конечно, добавил. А я спросил ради интереса, что, мол, за деваха. Может, говорю, заведешь ко мне вечерком… ну, после этого… познакомишь. Борька так как-то нервно отреагировал. Ты что, говорит, это женщина серьезная, спортсменка. Он тут такой жест сделал…

Степан Тимофеевич задумался, припоминая.

— Так какой жест?

— Ну, рукой эдак, как будто что-то дает, вворачивает, сует или колет. Драка, что ли, какая или бокс…

— И все?

— Все, они ушли, потом я только вот на другой день Бориса с ней же на лестнице у почтового ящика встретил. Поздоровались >и разошлись.

— А позавчера вы их не видели?

— Нет, я до глубокого вечера в пивбаре в шахматы играл. Потом пришел и лег спать, а утром мне соседи говорят, мол, Паперно этого обнаружили мертвого — приехал брат по какому-то делу, у него ключ был. Открыл квартиру, заходит, а Борька лежит возле кровати в чем мать родила и не дышит. Да еще иголку какую-то ему воткнули.

— Ладно, Степан Тимофеевич. Огромное вам спасибо за рассказ. Если что понадобится уточнить, я к вам еще зайду, договорились?

Он весь разулыбался и расшаркался: