Золотые кони - [15]

— Готов выслушать тебя, Браккат.

И указал мне на скамью жестом, в котором чувствовалась хорошо отрепетированная непринужденность. Красс был похож на своего отца. У него было такое же бледное, одутловатое лицо, такие же бесцветные, но острые глазки. Он не носил униформы и был одет в тогу, украшенную пряжками с гранатами. В подражание Цезарю он так же коротко стриг волосы (над Цезарем посмеивались, он делает это, чтобы скрыть облысение) и брился каждый день, тогда как большинство офицеров отпускали бороды. Чтобы совсем быть похожим на Цезаря, легат окружил себя грудой скарба: разномастной мебелью, сундуками с бельем, посудой, умывальными принадлежностями. За манипулой[7] неизменно следовал отряд его рабов: парикмахеры, массажисты, стряпчие. Ни при каких обстоятельствах он не изменял привычкам богатого патриция.

Вот и тогда он сидел на великолепном бронзовом табурете, украшенном слоновой костью, ножки которого оканчивались копытцами лани. К шестам палатки были подвешены лампы тонкой чеканки, к одному шесту на фоне пурпурного полотна был прикреплен серебряный орел седьмого легиона. Я подумал: «Не иначе, как эти вещицы были выделаны ювелирами твоего отца, упрятанными в эргастул. Наверное, добра не с одного пожарища запасено в его подземных кладовых!»

— Что же ты молчишь, центурион?

При всем желании он не мог абсолютно точно воспроизвести интонации Цезаря, а уж тем более имитировать его обходительность. И разумеется, он ликовал внутренне, что получил под свое начало близкого родственника императора, настолько, видимо, ничтожную личность, что его нашли возможным отправить в мятежный край обычным письмоносцем.

— Я провел людей через лес, — ответил я.

На миг на его губах появилась нагловатая ухмылка банкира. Но тут же спохватился и сказал:

— Мой дорогой, ситуация ухудшается с каждым днем. Сегодня после полудня я получил два послания. Теперь можно не сомневаться: восстание охватило весь Ареморик. Вергобрет[8] ратианов также поделился со мной тревожными сведениями. «Злоумышленники», о которых упоминает в письме Цезарь, становятся все смелее, число их растет. Они перерезали лесную дорогу на юге от Ратиака, наладили связь с венедами через Луару. Вергобрет боится, что заговор зреет в его собственных владениях. Что ты скажешь на это?

— Следует занять Ратиак, вергобрет сам сдаст его нам, пока это в его власти.

— Я предпочитаю взнуздать его, не становясь его союзником. Кроме того, наше вторжение может плохо повлиять на колеблющихся. Оно послужит весомым предлогом для начала боевых действий, и мы лишь разбросаем свои силы.

— Допустим.

— Мне нужно срочно еще раз связаться с перевозчиками на Луаре и вергобретом. Возможно, их тревожные донесения — военная хитрость, и в этом густом лесу незаметно скапливается большая сила. Предположим, лесные племена объединятся с ареморийцами, увлекут за собой ратиатов и пиктонов, своих ближайших соседей…

— Это то, чего боится Цезарь.

— Я знаю галлов, они отличаются непостоянством. Вот почему я смотрю на вещи спокойнее. Но я не собираюсь медлить. Поэтому и ждал встречи с тобой.

— Я всего неделю в этих краях!

— Но ты вполне способен дать совет. Ведь понимаешь же ты, что нужно незамедлительно действовать? Я предполагал сделать вот что…

Он продолжил, взвешивая каждое слово.

— …Пока от Цезаря не пришло точных распоряжений, я должен собрать как можно больше сведений, подробных и точных. Есть у тебя на примете человек, который мог бы заняться этим?

— Я сам.

— Ты в своем уме?

— Ни один из твоих офицеров или простых легионеров не справится с поручением.

— А среди наёмников?

— Пошли грека шпионом в Афины и потом удивляйся, что он тебя предал…

— Но я заплачу этому человеку десять тысяч сестерциев.

— Ты очень щедр, но любовь к родине не всегда продается.

— Галлия — не родина для этого сборища полудиких племен, без общих традиций, без законов, без единой власти.

— События последних месяцев доказывают обратное.

— Знаешь ли ты, какому риску собираешься подвергнуть себя? Вчера с первыми лучами солнца в лагерь забросили голову Руфия. Я решил, что воинам не стоит знать об этом происшествии.

— Кто был этот Руфий?

— Тайный посланец. Он говорил на четырех языках. До войны он занимался торговлей в Галлии. Знай, что, если тебя поймают, ты будешь умерщвлен на камне для жертвоприношений, в лучшем случае тебя посадят в ивовую клетку. А Цезарь затаит на меня злобу за твою смерть.

Произнося это, он принял добродушное выражение лица, вновь сделавшее его похожим на отца, когда тот взывал к чувствам собеседника. Он даже положил, подобно Крассу, руку на сердце. Я ответил:

— Боюсь, что умру от скуки в этом лагере, если не возьмусь за настоящее дело. Не беспокойся, даже если Цезарь появится здесь, он ни в чем не обвинит тебя. Он сам послал меня сюда, и я завишу от него одного.

Теперь нам оставалось лишь обсудить детали и согласовать свои дальнейшие действия. Мы оба решили, что мне лучше всего будет выступить прямо на другой день в полдень, а сопровождать меня будет лишь «оруженосец» Котус.

Когда я вышел из палатки Красса-младшего, стояла непроглядная ночь. Я был приглашен центурионами своей когорты на празднество, которое устраивал некий Апроний в честь своего произведения в трибуны. Я направился к кухням, где накрыли столы, но, услышав издали чей-то хохот во все горло, пьяные голоса, решил не торопиться к застолью. После долгой беседы с легатом мне нужно было побыть какое-то время одному, подышать свежим ночным воздухом.