Золотые кони - [13]
— И готовиться к возможному нападению? На мой взгляд, твои легионы на Луаре очень легко окружить.
— Я знаю об этом. Все, что я сейчас тебе рассказал, должно быть донесено до молодого Красса в строжайшем секрете. Ты должен будешь в случае необходимости разъяснить ему, что я имел в виду.
— А если у него в лагере не найдется достаточно подходящих для секретного поручения людей, можно мне отправиться к мятежникам?
— Ты решишь это на месте. Но помни, что, продолжая служить, ты принесешь больше пользы, чем геройски погибнув.
Он снова вернулся к карте и продолжил. Он держал за правило не упускать ни малейшей детали в своих объяснениях. Несколько раз мне пришлось возразить, и он с предельным терпением добивался того, чтобы у меня не осталось сомнений в его правоте. После чего он вручил мне составленное письмо к легату и сказал:
— Желаю тебе удачного путешествия, Тит. Последний совет: отпусти бороду, иначе не будешь похож на галла.
В его приемной было полно посетителей, среди которых я узнал несколько высоких лиц Республики и знаменитого Цицерона. Он поднялся при виде меня, чтобы выразить почтение «родственнику императора». Старый лис!
У меня хватило времени только для того, чтобы подготовиться к отъезду. Я освободил рабов, отобранных у Красса, из боязни, как бы их не прибрали снова к рукам мои враги, если мне суждено будет погибнуть. Я дал им денег и нанял повозку, чтобы отправить их на виллу в Кампанию. Когда мы расставались, Котус взял меня за руку и стал упрашивать:
— Возьми меня с собой, хозяин… Куда бы ты ни отправился…
— Ты свободный человек, Котус. Выбирай сам свою судьбу.
— Что мне делать со своей свободой? Возьми меня с собой!
— Мы можем погибнуть.
— Меня хотели сделать гладиатором…
Когда дом совсем опустел, я не мог удержаться от того, чтобы еще раз не обойти опустевшие комнаты. На одной из стен я прочел надпись, которую еще не смыли осенние дожди:
Горький итог моих дней…
Книга вторая
Я сижу у огня, зябко поеживаясь, и чувствую себя уютно, точно совенок в глубоком дупле. Люди незаслуженно ругают зиму. А ведь это блаженная пора, когда можно в полной мере насладиться покоем, дать душе отдохнуть после метаний. Вечера тянутся медленно. Дождик мелко бьет по черепицам и напоминает легкие переливы арфы. В эти часы старый Цирций срывается с Черной горы. Цирцием зовут ветер, прилетающий из Нарбонии. Старики-вольки называют его Кирком и обожествляют его. Когда он несется по равнине, земля дрожит, как от топота. Брусья домов стонут под его ударами, ставни трепещут. Более слабые порывы можно заметить по вздрагиванию огня в очаге. Вольки устраивают в главной комнате своего жилища большой очаг. Наблюдать за огнем в таком очаге удобнее, чем в наших римских жаровнях. Языки пламени бегают по поленьям, лижут их, заставляют трескаться, потом угли рассыпаются, пуская снопы искр. Умирающее дерево отдает все запахи, которые когда-то впитало в себя: запах земли, соседних деревьев, папоротников, утренней сырости. Постепенно ствол делается странным образом похожим на казненное человеческое тело, глядя на огонь, кажется, что слышишь его непрерывные жалобы.
Я пишу эти строки при свете масляного светильника. Слова ложатся на листы египетского папируса, желтоватого, цвета песка или львиной шкуры… Строчки снова вызывают во мне образ муравьиной цепочки, струящейся между дюнами, ее движение неуловимо для глаза, но каждый муравей, составляющий ее, покорно несет свое бремя, живет, следуя общему направлению. Так и слова, ложась в строку каждое на свое место, остаются усердными слугами моей мысли.
Непоседливый промокший Котус принес мне пучок тонких тростинок. Он сам старательно точит их и следит, чтобы запас палочек для письма не истощался, ведь я пишу так много. Как заботливая нянька, он не знает, что бы еще такое придумать, чтобы, услужить мне.
Таким же он оставался на протяжении всех наших странствий по Галлии. Его природная веселость, меткие шутки часто заставляли меня забывать об опасностях, которые подстерегали нас. Ничто не могло привести его в уныние, а кроме того, он обладал наблюдательностью и тонкой проницательностью. Мы не раз оказывались обязаны своими жизнями его изобретательности. Его умение ориентироваться спасало нас от ловушек, выводило из самых гиблых мест. Пожалуй, эти опасности были для него равноценны риску, которому он подвергся бы, став гладиатором-мирмийоном[4] на потеху плебсу и банкиру Крассу. Его детские голубые глаза утешали меня, они словно говорили, что мне не за что корить себя, а сам Котус неизменно повторял:
— Я всегда буду там, где ты, хозяин.
Во время переходов он подыскивал для меня самое защищенное место, пока я спал, не смыкал глаз, поражая всех своей выносливостью.
…И вот к ноябрьским идам мы прошли через всю Нарбонию и Аквитанию и вышли к лагерю на земле андов.
Глава I
В этой стране, которую пересекает река Луара, ни один каменный фронтон, ни один; мраморный силуэт, ни одна мощеная дорога не укажут на присутствие человека. До самого горизонта не увидишь ничего, кроме безбрежного моря деревьев, большая часть которых уже сбросила листья. Земля укрыта толстым ковром из листьев. Вечерний туман делает неразличимыми контуры лесов. Только широкая гладь Луары, покрытая мелкими мерцающими бликами, оживляет серость пейзажа. После трехнедельного ливня она вышла из берегов и залила равнину, на которой стоял седьмой легион, подошла к самому лагерю. Мы издалека увидели частокол ограды и желтоватые зубцы палаток, а на возвышении — золотого орла палатки легата.
