Золотые эполеты - [4]

— Пусти! Вот я задам этому Яшке. На всю жизнь язык прикусит. Но Богданка крепко вцепилась в его руку:

— Не смей, нам только этой беды не хватало.

Она так решительно сдерживала его, что гнев Кондрата приостыл. Чем виноват перед ним этот кучер? Тем, что вышел неожиданно из кустов и засвистел? А может быть, он ничего и не видел и просто от хорошего настроения свистел. Может быть, Богдана права… И огромное счастье, которое, несмотря на все страхи и огорчения, переполняло их обоих, победило. Радость, что они, наконец, стали родными, близкими…

Рассветная мгла окончательно рассеялась. Начался день. Влажный воздух наполнился звуками проснувшегося поселка, и в эти звуки вливался стройный, едва слышный, но настойчивый звон. Казалось, он приносился ветерком откуда-то с высоты, из подкрашенного алою полоской зари облака. Затем этот звон как бы спустился с солнечной высоты. И можно было различить, что это не медный голос церковного колокола, созывающего мирян в храм. Он был другой окраски и шел, видимо, издалека, версты за две отсюда. Шел дерзко, настойчиво. Пробираясь сначала среди колосьев спелой пшеницы, потом меж стволов дубового леска, колючих кустов.

Он сразу разобрал, что это удары молота, равномерно бьющего по железу.

— Это из кузницы от Варавия, — пояснил Кондрат девушке. — Понимаешь, это кузнец из полосы стальной плужной лемех отковывать начал. Ох, и трудное дело! Горн в кузнице малый, нагревает металл медленно, а молотобоец Сенька — хлипкий… Просил меня Варавий пособить ему.

— Что ж, помоги, — сказала Богдана.

Он хотел еще раз поцеловать Богдану на прощание, но она бросила на него тревожный, озабоченный взгляд.

— Не надо. А то как начнем миловаться, все на свете опять забудем. И так еще голова кружится. Глянь, как рассвело. И батька мой с мачехой, наверное, уже встали. Поспешай, Кондратка. С богом…

— Что ж, — сокрушенно вздохнул парень. — Тогда я в кузницу, к Варавию. Как дело слажу, так сразу в усадьбу к Виктору Петровичу. Упрошу его, пусть сватом к батьке твоему направится… Готова будь.

— Я-то давно…

— А ежели что, батька или мачеха обижать начнут, прямо ко мне в хату беги. Понимаешь? Прямо ко мне.

— А как матушка твоя меня встретит?

— Да ты не сомневайся в моей матушке. Ведь она в Греции когда-то вместе с отцом моим, Иваном Кондратьевичем, в бой ходила. Справедливая она. Всегда всем, кого обижают, готова помочь. И ничего не боится. Пистолеты до сих пор в ларце хранит. Она тебе первой защитой станет. Не сомневайся.

— Ладно, Кондрат.

До завтра… Только не забудь: на петушиной зорьке, как и ныне, опять встретимся. Не забудь.

— Обязательно… На петушиной, — улыбнулась Богданка и скрылась, словно потонула в листве.

Кондрат посмотрел, как тихо вслед за девушкой качнулись ветки, и пошел в ту сторону, откуда доносились удары молота.

Он уже не думал, что виноват перед Богданкой. Его вдруг наполнила неведомая ранее удаль.

Тревожные мысли

От домика Богданки до кузни Варавия — две версты. Кондрат Малый прошагал их быстро, словно пробежал. Он избрал самый короткий путь по тропе, которая вилась меж огородов, мимо дубового молодого леса и приводила к ставку.

Здесь, на береговом бугре, парень увидел знакомый квадрат, покрытый замшелой горбалевой крышей. Как ствол пушки, нацеленный в небо, торчала закопченная труба. Из нее медленно вываливались клубы серовато-черного густого дыма.

«Варавий затопил горновую печь, нагревает железо», — определил Кондрат. Он невольно усмехнулся, вспомнив, как еще недавно кое-кто из окрестных помещиков, да и землевладельцев из крестьянского сословия, смеялись над Виктором Петровичем, когда он строил эту кузню. «Ну кому она будет нужна в этой безводной степи?» Так же злословили, когда он стал овраг превращать в ставок и сажать вокруг дубовый лес. Все это называли «сумасшедшими затеями»… А вот миновало пару десятков лет и «сумасшедшие затеи» Виктора Петровича оказались очень нужными делами. И насмешники стали обращаться к нему с просьбами:

— Помогите с водицей, разрешите напоить скот из вашего ставка. Или:

— Сделайте милость, разрешите десяток дубков спилить из вашего леса. Выручите!

Былые насмешники теперь одолевали подобными просьбами, и Виктор Петрович никому не отказывал в помощи. Только порой не сдерживался и особенно злых недоброжелателей спрашивал:

— И не стыдно вам просить у меня помощи?..

…Все это всплыло в памяти Кондрата, когда он подошел к кузнице. Могло статься, что за широкими, как ворота, дощатыми дверьми сейчас находятся не только кузнец Варавий и молотобоец Семен, но и человек, от которого зависели судьбы Кондрата и Богданки: сам Виктор Петрович. Ведь у хозяина Трикрат была привычка ранним утром появляться там, где, как он говорил, начиналось «серьезное дело». Хозяин любил наблюдать за обработкой раскаленного металла. Если Виктор Петрович тут, то надо, не теряя времени, поговорить с ним. Рассказать все, как на духу. Мол, решил жениться на Богданке и просит помощи в сватовстве, уломать лютого Богданкиного батьку.

Парень вытер вспотевший от волнения лоб и остановился недалеко от кузницы передохнуть от быстрой, похожей на бег, ходьбы, успокоиться, а главное повторить про себя все, что он выскажет Виктору Петровичу. Каждое слово должно быть убедительным. Он хорошо знает барина, знает его лично и из бесед родных. Кондрат мысленно как бы нарисовал себе портрет Скаржинского. Богатый помещик. Пожалуй, самый богатый на Украине. Так говорят знающие люди, владеет более 70 тысячами десятин земли, но, в отличие от других помещиков, этого барина меньше всего интересует нажива, он любит всякие затеи, новации в области сельского хозяйства и земледелия.