Золотые эполеты - [3]

Богдана ласково провела ладонью по его жесткому смоляному чубу.

— Не сердись, пошутила я. А теперь выслушай правду. Не жалует тебя мой батька. И мачеха тоже. Даже видеться с тобой мне запрещают. «Злыдень, — говорят про тебя. — Сирота. Земли у него нет, только огород. Коровенка да лошадь. И живет он, мол, с матерью, даже не в своей хате. А если, не дай Бог, барин наш, Виктор Петрович, преставится, то твоего Кондратку с его мамашей наследники из хаты выгонят…» Так-то мои родители о тебе судят-рядят. Потому не очень торопись свататься. Один конфуз получится…

— Так что же делать?

— Надо, чтобы сначала Виктор Петрович о тебе с моим батькой разговор повел. Я на это надежду имею. Вернее, имела. Но теперь, после твоей ссоры с офицером, Виктор Петрович может на тебя обиду держать. А коли так, плохи наши дела.

— Не бойся, Богдана, Виктор Петрович ко мне относится как к сыну. И гневаться на меня долго не будет. Он поможет. Ты даже представить себе не можешь, какой он добрый. Еще с моим дедом и отцом солдатский хлеб в войну делил. Обязательно поможет. Да и нужен я ему. Не зря он третью зиму за меня деньги платит, чтоб я в Одессе рукомеслу и механике обучался. По секрету скажу: большое дело затеял он. Завод ставить тут решил. Не простой — с котлами паровыми и машинами, чтобы из подсолнухов масло давить. Прибыль, говорит, большая будет. Виктор Петрович уже котлы и машины для этого из Швеции выписал. А меня в механики на свей завод готовит. Через год, когда я документ получу, он меня на жалованье зачислит. Поведай про сие своему батьке, тогда он ко мне подобреет малость.

Девушка, выслушав Кондрата, на миг задумалась, а потом печально покачала головой.

— Нет, Кондратка, не подействуют твои слова на моего батьку. Уж больно он подозрительный. И не поверит, потому что верит он лишь деньгам. Он за меня сто целковых взять хочет. Ему гроши показать надо бы. Сто целковых. Понял?

— Таких денег у меня еще нет. Я же говорю тебе: только с будущего года, когда обучение окончу, начнут мне жалованье начислять.

— А мой батька и одной недели ждать не захочет. Ему сто целковых во сне снятся. Он в эту осень решил замуж выдать меня за старика-лабазника. Тот ему эту сотню рублей за меня обещал. «Если не пойдешь, — грозится, — отвезу в Балту и сдам в прислужницы, будешь в трактире там весь век на хозяина батрачить». Вот какой лютый у меня батька.

Парень поскреб кудлатый затылок.

— Неужели отец твой столь лют?..

— Как зверь. Злой и жадный.

— Тогда сегодня же попрошу Виктора Петровича, чтоб поженил нас. И пусть сам барин нашим сватом будет. Против его воли твой батька не пойдет, — с торжеством в голосе заявил Кондрат.

Его уверенность передалась девушке. Обоим показалось, что то, о чем мечтали они, наконец-то сбудется, что их счастье совсем близко. На глазах Богданки показались слезы.

— Ну чего ты? Не бойся… Все будет хорошо.

— Да я от радости, — прошептала девушка и приблизила к его лицу мокрые от слез глаза. — От радости я…

Тут у Кондрата вдруг такая смелость появилась, что он обнял и поцеловал девушку.

Грех

То были их первые поцелуи. Долгожданные. Обжигающие. Они не понимали, что играют с огнем. Им было неведомо, что этот огонь может превратиться в пожар. Первым не совладал с собой Кондрат. Он вдруг крепко прижал к себе Богдану и неожиданно для себя легко уложил девушку на мягкую влажную траву. Он никогда не был близок с женщинами, а тут вдруг с какой-то непонятной ему ловкостью и быстротой, так, что она даже крикнуть не успела, — овладел ею. Богдана только почувствовала, что все ее существо сковало какое-то сладкое томление. И вместо того, чтобы резко оттолкнуть парня, вырваться из его объятий, она с нежностью прильнула к нему — такому желанному, сильному. Губами припала к его губам.

— Милый, разве можно так?..

И она забилась в его объятиях. Было невозможно разорвать кольцо его крепких рук. Все ее усилия и мольбы были тщетны. Кондрат, казалось, совершенно обезумел. Когда ей показалось, что она задохнется, его объятия ослабели, и он, словно обессилев, отпустил ее.

— Ох, что мы натворили! Грех-то какой! — всхлипнула Богдана. — Опозорил ты меня, опозорил…

Сознание своей вины как бы пронзило все существо Кондрата: «Что я наделал?» Ему вдруг стало невыразимо жалко Богдану. Он нахмурился: «Ну и сволочь я. Испортил девку. Испортил. Как же теперь быть? И до свадьбы…»

— Не горюй. С этого часа ты жена мне. Запомни — жена. И успокойся. Никакого греха тут нет. Я никому не дам тебя в обиду. Никому! — Своей огромной тяжелой ладонью стал нежно гладить ее по спине.

Не смысл того, что он говорил, а тон его голоса, твердый, уверенный, успокоил Богданку. Вытерев слезы, она взялась поправлять платье.

— А теперь надо идти, пока нас не заметили. Мачеха узнает — съест.

Кондрат хотел задержать ее, утешить. Но в это время какой-то грузный мужик шумно вышел из кустов, шагах в двадцати от них, и, насмешливо посвистывая, зашагал на середину улицы. Его посвист показался Кондрату нарочитым. Он рванулся было вслед незнакомцу, но Богданка, повиснув у него на руке, потянула в тень.

— Ты что? Да это же кучер Яшка! Сосед наш и первый брехун на селе. Боюсь, что заметил он нас…