Золотые эполеты - [30]

Он круто повернулся и пошел домой. Но Глеб догнал его.

— Ты, казак, не обижайся. Пойми, трудно мне мою тайну в душе носить. Поговорить с человеком умным и честным позарез охота. Говорят, что я молчун, а знали бы, как трудно молчуном жить. Вот и сказал.

— Ну, коли начал, до конца говори.

— Ладно. — Глеб вдруг остановился в нерешительности… — Ладно. Придет время, все тебе выскажу, а сейчас мне, честно говоря, страшновато.

— Раз страшновато — то помалкивай.

— Придет время, все расскажу.

— Дело твое. А мне, честно скажу, и слушать тебя уже не в охотку. Они пожали друг другу руки. Глеб, по-пьяному, крепко обнял его, и Кондрату стало даже жалко парня. Он понял, что этот здоровый, крепкий человек истосковался по настоящей дружбе. Но через несколько дней Глеб, наконец, решился ему доверить свой секрет.

— В лондонском порту, когда мой пироскаф грузился, меня вызвал через вахтенного матроса человек, вроде ничем не примечательный, с саквояжем в руке. Я вышел к трапу, а этот незнакомец говорит мне: «Здравствуйте». Я ему в ответ: «Вы, мол, ошиблись, мистер». Тогда он обратился ко мне на чисто русском языке, да еще с нижегородским оканьем: «Как русский русского прошу и умоляю». Я сразу его обрезал: «Денег у меня, мистер хороший, нет и ни для русских, и ни для прочих». А он вдруг как расхохочется: «Я у вас не денег прошу, — а сам от смеха давится. — Я прощу кое-что поважнее». Я посмотрел на его лицо — доброе, вроде бы даже болезненное. И вижу, вроде он хороший парень. «Поважнее, — отвечаю, — значит, золото? А его-то у меня и нет». А он в ответ опять рассмеялся. Вот он своим смехом мне доверие к себе и открыл. Тут я ему и говорю, вроде как бы сердито, конечно, для вида:

— Что надо, не мямли, выкладывай. А то мне перед тем как на вахту встать, еще отдохнуть надо.

Тогда он оглянулся на дежурного матроса, что у трапа стоял. Я ему объяснил, что он может говорить при нем, что, мол, этот Джим все равно по-нашему ни бельмеса не понимает. Тогда он мне в руки немедленно свой саквояж сунул.

— В Петербург, как на пироскафе доберетесь, так к вам человек на сие судно зайдет. Назовется Иваном Ивановичем. Вы ему этот саквояж, пожалуйста, отдайте. Только и всех делов. Запомните только: человек назовется Иваном Ивановичем. Он вам за услугу эту еще и денег даст.

— А что в саквояже этом? Ворованное что или контрабанда какая? — спрашиваю.

— Да что вы? Я человек честный. Впрочем, сами можете открыть и посмотреть. В саквояже только книги да журналы. Это для чтения, и сами вы можете почитать, если грамотный и охоту к чтению имеете.

— Я грамотный, говорю. А на счет того, чтобы почитать? Почему не почитать? С удовольствием.

— Ну вот и на здоровье.

Он открывает саквояж и показывает книги, которые там лежали. Из них вынимает одну, небольшую, тоненькую, — журнал под названием «Колокол», с которым я тоже познакомился. Я пообещал отдать этот саквояж с книгами человеку, который за ним придет. Так и сделал…

С той поры, как наш пироскаф приходил в Лондон, ко мне стал наведываться с подобными просьбами этот хохотун. Я ему не отказывал, хорошего человека всегда приятно уважить, да и самому приятно было. Многие книги, которые возил в Петербург, я по дороге читаю. Запомнился «Колокол», где пишут, как надо народ вызволять из крепостного рабства. Но вот однажды в Питере, когда я из отлучки в город возвращался на свой пироскаф, меня в порту встретил старший механик и сказал:

— Не надо тебе, Глеб, идти на судно. Там тебя полиция дожидается, чтобы арестовать. Уже всю команду на счет тебя допросили. Все спрашивали, что ты возил из Англии. Давал ли ты запрещенные книги кому читать? А теперь, как ты придешь на судно, тебя арестуют и в тюрьму прямо отвезут, потому что уже тюремная карета для тебя возле трапа стоит. — Дал он мне тогда немного денег и пожал руку… Вот я с той поры уже два года слоняюсь. У вас в мастерской работаю. На конспирации нахожусь. Понял теперь что к чему? Вот тебе теперь первый раз свой секрет открыл. Смотри не продай.

— Ну, это ты напрасно, — обиделся Кондрат.

— А вот сейчас о деле. На днях опять мой пироскаф «Принцесса Элизабет» приходит, и мне пообещали взять снова на борт. Уже два года прошло, а приду в Лондон, на другой пироскаф поступлю, что в Египет и Турцию ходит. Подальше от ратей русской полиции. Тогда-то я и вздохну свободно.

Кондрат молча простился с Глебом и пожелал доброго пути.

Кобзарь

Рассказ Крылова, как бы подтолкнул Кондрата к размышлениям, которым он не хотел уделять внимания, хотя эти размышления настойчиво и упрямо возникали у него давно. Это были мысли о том, что у каждого человека есть свои тайны, и такие, о которых лучше всего даже и не намекать окружающим. Самое трудное в этом было то, что уж очень хотелось поделиться с людьми такой тайной, особенно с теми, кого любишь и уважаешь…

Наверное, у Богданы тоже было что-то сокровенное, о чем она немогла ни с кем поделиться. Даже с ним. Это сознавать было горько, но это была правда. Она ушла, так и не поделившись с ним. Ушла и все. А он поступил разве лучше? Разве он с ней, самой любимой, был до конца откровенен? Он и с матерью родной, и с кузнецом Варавием, и даже с самим Виктором Петровичем всегда был сдержан, корректен, но не доверял им своих тайн.