Золотой жук мисс Бенсон - [3]

Теперь записка добралась уже до вторых парт. Шепот. Шиканье. Хихиканье. Дрожание плеч. Марджери как раз объясняла, как и чем смазать противень, когда кто-то, пихнув в спину девочку на первой парте, сунул ей в руку записку. На первой парте сидела Венди Томпсон, болезненная девочка, на лице которой застыло такое выражение, словно она ждет от жизни самого худшего; даже когда с ней говорили ласково, по-доброму, она выглядела какой-то запуганной. Венди в ужасе развернула записку, ойкнула и вдруг загоготала, как гусыня. И тут, как по сигналу, весь класс буквально взорвался. Девчонки словно с цепи сорвались. Они больше уже не пытались притворяться, ни о какой сдержанности и речи быть не могло. Но если они будут продолжать это безобразие, их услышит вся школа, и Марджери положила мел.

Смех стал потихоньку стихать, как только девицы заметили, что мисс Бенсон на них смотрит. Когда-то один умный человек посоветовал ей: либо тони, либо старайся выплыть. Но даже не пробуй стать им подружкой. Эти девочки – тебе не друзья. Учительница, преподававшая у них в школе рисование, сдалась уже через неделю. «Они гудят! – со слезами объясняла она в учительской. – А если спросишь, кто гудит, они, глядя мне прямо в глаза, отвечают: «Что вы, мисс, никто не гудит!» Чтобы тут работать, надо сперва наполовину оглохнуть».

Марджери сошла с кафедры и величественным жестом протянула руку.

– Венди, пожалуйста, отдай мне эту записку.

Венди сидела, опустив голову, точно испуганный кролик. Девочки на задних партах быстро переглянулись. Остальные сидели не шевелясь.

– Венди! Мне просто хочется узнать, что вы там такого смешного нашли. Может быть, и я с удовольствием посмеюсь вместе с вами.

Вообще-то Марджери не имела ни малейшего намерения читать эту записку. И уж совершенно точно не собиралась веселиться вместе с ними. Да еще с удовольствием. Ей хотелось поскорее развернуть записку и, увидев, что там такое, выбросить ее в мусорную корзину, а потом снова подняться на кафедру и благополучно закончить урок. До перемены оставалось совсем немного. А в учительской ее ждал горячий чай и даже какое-нибудь печенье.

– Ну, и где же она? – спросила Марджери.

Венди невероятно медленно протянула ей записку – быстрее, наверное, было бы ее по почте отправить.

– Ой, я не хотела, мисс… – пролепетала она.

Марджери развернула записку. За партами воцарилась полная тишина, словно кто-то накрыл весь класс звуконепроницаемой пеленой.

То, что она держала в руках, оказалось вещью весьма необычной. Это были не просто хиханьки-хаханьки с комментариями насчет того, до чего же занудны уроки домоводства. Это была настоящая карикатура. И довольно талантливая. В грузной и страшно неуклюжей старухе Марджери моментально и безошибочно узнала себя. Это, безусловно, была она со своей потрепанной и отвисшей сумкой-мешком. Со своими старыми драными туфлями, огромными, как паркетины. И две великанские ноги, всунутые в эти туфли, были, безусловно, ее – она разглядела даже непристойно выглядывавший в дыру большой палец. Вместо носа девчонки посадили ей на лицо натуральную картофелину, а вместо волос изобразили растрепанное гнездо какой-то сумасшедшей птицы. А еще они пририсовали Марджери усы – и не какие-нибудь стильные усики, а короткие жесткие усишки, как у Гитлера. И сверху красовалась надпись: «Дева Марджери!»

У Марджери перехватило дыхание. Ей казалось, что она вот-вот лопнет – такая смесь боли и гнева кипела у нее в душе. Ей хотелось сказать – нет, крикнуть: «Да как вы смеете?! Я совсем не такая! И на эту женщину ничуть не похожа!» Но выкрикнуть это она так и не могла. Наоборот, погрузилась в глубокое молчание. Она почему-то надеялась, что если промолчит и останется на прежнем месте, то в какое-то иррациональное мгновение карикатура попросту исчезнет и вся эта история тут же забудется. Но тут кто-то хихикнул, кто-то кашлянул, и она очнулась.

– Кто это сделал? – спросила она. Ей хотелось, чтобы вопрос прозвучал грозно, однако она пребывала в таком смятении, что не сумела заставить свой голос сформировать нужную интонацию, и прозвучал он странно пискляво и жалобно.

Ответа не последовало.

Но Марджери уже понесло. Она пригрозила классу дополнительным домашним заданием. Сказала, что весь обеденный перерыв они просидят в классе. И даже заявила, что вызовет заместителя директора по воспитательной работе, чтобы совсем уж напугать распоясавшихся девиц. Смеющейся Марджери видели, собственно, не так уж много раз, и один из них – это когда она застряла в дверях, нечаянно прищемив собственную юбку. («Никогда в жизни я так не смеялась, – призналась ей потом заместитель директора. – Вы были похожи на медведя, угодившего в ловушку».) Увы, ни одна из угроз не сработала. Девчонки продолжали сидеть смирно и молчали, явно решив промолчать до конца урока, лишь кое-кто стыдливо опустил глаза и слегка покраснел. Наконец прозвонил звонок, возвещавший большую перемену, и в коридоре за дверью сразу раздался оглушительный шум, словно пронеслась река, обладавшая множеством ног и голосов. И то, что ученицы отказались извиняться или назвать того, кто нарисовал карикатуру – не прогнулась даже Венди Томпсон! – заставило Марджери чувствовать себя какой-то особенно одинокой и нелепой. Она бросила записку в мусорную корзину, но по-прежнему ощущала ее присутствие. Это проклятая записка словно стала частью той атмосферы, что царила в классе.