Золотой возраст - [13]

Поведение Эдварда во время утренней службы не позволило изобличить его, однако, ему предстояло пройти еще одно испытание. Случилось так, что Ларкины сидели позади нас, и единственной возможностью для Эдварда насладиться очарованием Сабины был тот момент, когда молящиеся поворачивались лицом на восток. Моя догадка оказалась правильной. Во время Benedictus – молитвы, прославляющей Господа – нетерпеливый юноша несколько раз запел раньше времени и повернулся еще до того, как были произнесены слова «Так было с начала времен, так есть и будет во веки веков». Что ж, все улики налицо, для суда большего бы и не потребовалось.

Эдвард действительно был влюблен, и теперь передо мной стояла задача победить эту любовь. Все мои мысли, во время проповеди, были заняты только этим. В поведении моем не было ничего нечестного или небратского. Философические увлечения, какие случались у меня и не влекли за собой последствий, я считал допустимыми, но вулканические страсти, обуревавшие Эдварда приблизительно раз в три месяца, становились серьезным препятствием для наших общих дел. Положение усугублялось еще и тем, что на следующей неделе в деревню приезжал цирк, в который нам было строго запрещено ходить, а без Эдварда нарушить запрет и попасть на представление вопреки закону и порядку, было попросту невозможно. По дороге в церковь я рассказал ему о цирке, и он коротко ответил, что ему становится плохо даже от одной мысли о клоунах. Хуже не придумаешь. Проповедь подошла к концу, а я по-прежнему пребывал в растерянности. Домой я отправился полный уныния и сожалений, о том, что планета Венера находится в зените и готова погубить все мои надежды, в то время как Возничий, чьи звезды покровительствуют спортсменам и циркачам, опускается все ниже и вот-вот исчезнет за линией горизонта.

По иронии судьбы именно тетя Элиза сыграла в этот раз роль Dea ex machinâ. Ситуация разрешилась очень просто. У тети была несносная привычка наносить визиты соседям фермерам по воскресным дням, и каждый раз она тащила с собой одного упиравшегося мальчика. Ей было важно соблюсти приличия и позаботиться о здоровье детской души. Избыток умственной работы, которой я предавался в тот день в церкви, погрузил меня в некую апатию, поэтому, когда пришла пора искать жертву для воскресного визита, я стал легкой добычей. Остальные разбежались, как ни в чем не бывало, испуская радостные вопли. Первыми, кого мы посетили, были Ларкины. Церемониал соблюдался по всем правилам, мы вели себя так же торжественно, как королева Елизавета I в пору своего правления. В небольшую гостиную, обшитую дубовыми панелями, был подан пирог и смородиновое вино. После обмена любезностями, тетя Элиза весьма милостиво заговорила с миссис Ларкин о моде, в то время как мы с фермером, вспотевшие от напряжения, обменивались замечаниями об изменчивости погоды и стабильном снижении цен на зерно. (Кто бы мог подумать, что всего лишь два дня назад фермер свирепо кричал на меня через забор, сыпал ругательствами и угрожающе размахивал плеткой. Я же отвечал ему дерзко и насмешливо. Вот он каков, все подчиняющий себе ритуал!) Сабина, между тем, скромно сидела в стороне, положив на колени «Путешествие Пилигрима в Небесную страну». Ее, по-видимому, очень заинтересовала красочная иллюстрация в книге, на которой был изображен демон, преграждающий путь, но краем глаза она наблюдала и за мной. Каждое наступление тети Элизы она отражала с ледяной вежливостью, что несколько охлаждало мое восхищение юной леди.

– Просто поразительно, – вдруг сказала тетя, – как мой старший племянник Эдвард презирает девочек. Я слышала, как он сказал Шарлотте на днях, что с удовольствием обменял бы ее на пару японских морских свинок. Бедняжка так потом плакала. Эти мальчишки – бессердечные существа.

Я заметил, как напряженно замерла Сабина, как высокомерно вздернулся ее курносый носик.

– А этот мальчик…

Я окаменел от страха. Неужели она заметила мою влюбленность в жену пекаря?

– А этот мальчик, – продолжала тетя, – намного добрей. Вчера он повел сестру в пекарню и на последний пенни купил ей конфет. У него замечательный характер. Как жаль, что Эдвард на него не похож!

Я вздохнул с облегчением. Думаю, не нужно объяснять, зачем я на самом деле водил сестру в пекарню. Сабина смягчилась, ее презрительно вздернутый носик опустился чуть пониже, и она бросила на меня застенчивый и доброжелательный взгляд, после чего сосредоточила все свое внимание на Милосердии стучащейся в Ворота. Я чувствовал себя предателем по отношению к Эдварду, но что я мог поделать? Я был как Самсон в Газе: связан и с кляпом во рту, в плену у филистимлян.

В тот же вечер разразилась буря, грянул гром. Чтобы довести метафору до конца, скажу, что небо после нее стало вновь безоблачным и ясным. Вечерняя служба закончилась раньше, чем обычно, потому что викарий, взойдя на амвон, убрал две страницы из папки с проповедью, незаметно для всех, кроме нас, и когда мы веселой толпой выходили из церкви, я шепнул Эдварду, что если мы понесемся сейчас домой на всей скорости, то успеем схватить луки и стрелы, отложенные ради воскресного дня, и поиграть в индейцев и буйволов с ни о чем не подозревавшими курами тети Элизы, до того как степенная дама успеет вернуться. Эдвард раскачивался на двери и размышлял о соблазнительности моего предложения. В этот момент Сабина чопорно прошла мимо нас и, увидев Эдварда, показала ему язык самым несносным образом, после чего прошествовала дальше, расправив плечи и высоко подняв изящную головку. Мужчина многое может вынести ради любви: нищету, тетушку, соперничество, препятствия всякого рода. Все это будет лишь сильнее раздувать пламя его страсти. Но насмешка – это стрела, что ранит в самое сердце. Эдвард мчался домой с такой скоростью, в которой ему не уступили бы герои приключенческих романов Роберта Баллантайна, но и превзойти которую вряд ли смогли бы. В тот вечер индейцы разогнали птиц тети Элизы на несколько миль по округе, так что рассказы о них передаются из уст в уста и по сей день. Эдвард буйно преследовал самого большого петуха, пока птица не повалилась задыхаясь под окном гостиной, в которой хозяйка дома остолбенела от ужаса, а поздно вечером, в кустах, курил подобранную на дороге сигару и объявил нам, внимавшим ему в благоговейной тишине, свое окончательное и неизменное решение поступить на военную службу.