Золотой водопад - [15]

Гнус отступился. Идти стало легче.

Лето было на исходе. Скупым неласковым теплом согревало еще оно в редкие солнечные дни. По ночам, завернувшись в короткие звериные шкуры и тесно прижавшись друг к другу, Митька и Кулак-Могила лежали на земле, прокаленной костром и жаркими углями, и подолгу не могли уснуть. Бессонницу выдавало прерывистое дыхание, досадливый скрип зубов, неловкие взмахи рук, отгоняющих невидимых насекомых. В ходьбе и на отдыхе разговаривали мало. Перекидывались только словами, без которых нельзя обойтись. Митька никогда не отличался красноречием, а Кулак-Могила на привале у костра обычно погружался в глубокие думы, из которых выводил его Митька, когда подбрасывал сушняк в огонь или разгребал костер для ночлега.

О чем думал К. улак-Могила, Митьку не интересовало. С самого начала затянувшегося таежного похода он прирожденным чутьем уловил, что дороги у них с этим бандюком разные. И только вынужденно, по необходимости старый каторжник следует за ним в глубь тайги, не надеясь выбраться самостоятельно из дальних, неведомых ему мест хотя бы в ближайшее поселение. И чем дальше забирались они в Тургннские Альпы, тем беспокойнее вел себя Кулак-Могила, тревожно оглядываясь на пройденный путь, с каждым шагом отдалявшим его от возвращения в город.

Митька ничему не привык удивляться. И даже когда Кулак-Могила стал его расспрашивать, как найти дорогу обратно, он не уловил в его вопросах злого умысла.

— Обратно иттить оно всегда легше, чем вперед, — ответил он, не вдаваясь в подробности, считая, что это простая истина, которая не требует разъяснения.

— Кому как, — усомнился Кулак-Могила, — я так на первой версте заблукаю.

— А для ча на земле дерева, а на небе солнце? — задал непонятный вопрос Митька.

— Ну как для ча? Все это господом богом дано человеку для жизни, для отдыха и тепла.

— Так-то оно так, — наполовину согласился Митька, — но еще и для того, чтобы не заблудиться в лесу. Сейчас мы идем в Тургу, солнце у нас по утрам обочь справа. А обратно иттить, гляди чтобы оно левый бок пригревало.

— А ночью? А в ненастную погоду? — допытывался Кулак-Могила.

— Ночью звезды светят. А в ненастье по деревьям держись. Смотри на ветви их, на кроны. На муравейники смотри.

Трудно усваивал Кулак-Могила таежные премудрости. Но кое-что осело и в его памяти. А больше всего он надеялся на свою удачливость, разбойный фарт, прирожденный нюх, которые не раз выручали его после бандитских налетов, когда он попадал в такие переделки, казалось бы, совсем в безнадежные ситуации, и все-таки выходил из них без ощутимых потерь, не уронив с головы ни единого волоса.

С каждым днем земля становилась холодней. За ночь она остывала так, что солнце, изредка проглядывающее из-за туч, не успевало прогреть ее снова. Легкая испарина поднималась с оголенных берегов горных рек и ручьев, над водой нависал туман. Влекомый течением воздуха в глубокие ущелья, он медленно плыл по низинам.

— Строим шалаш, батя, — сказал, останавливаясь, Митька, — непогода будет.

— Дождик будет или нет, — отговорился Кулак-Могила, продолжая идти вдоль каменистого берега беснующегося потока, изрезанного многочисленными рубцами и шрамами.

— Пожалеешь, да поздно, — предупредил его Митька, уверенно поглядывая в прозрачное и потому кажущееся безобидным небо.

Перед ненастьем повлажнел воздух. Крылья мошкары отяжелели от влаги, и она, до этого летавшая над лесом, опускалась к земле. Ласточки и стрижи, чьи гнезда виднелись там и тут в крутых берегах, в погоне за мошкарой пролетали низко-низко над землей и, казалось, вот-вот разобьются о вставшую на пути преграду. Этих примет было достаточно Митьке, чтобы предсказать непогоду, но они оставались незаметными для городского жителя Кулака-Могилы.

— Как хошь, а я затаборюсь, батя.

Митька сбросил с плеч мешок и ружье, достал из-за пояса топор и принялся рубить ближний пихтач. Тонкие деревца, помахивая мягкими лапками, склонялись к ногам таежника. Наложив охапку пихтовых веток на левую руку и прихватив ее правой, не выпуская из нее топора, Митька поднялся с корточек, намереваясь направиться к облюбованному под. шатровой елью местечку для строительства шалаша.

ВЫСТРЕЛ В СПИНУ

Выстрел громыхнул неожиданно.

Медвежья пуля, которой был заряжен патрон в Митькином ружье на случай встречи с «хозяином тайги», скользнула по щеке топора и рикошетом резанула пихтовые лапки. Митька бросил охапку и выпрямился. В десяти шагах от него стоял Кулак-Могила с его ружьем, ствол которого еще дымился.

Мысль сработала молниеносно: в сознании воскресли ссоры в пути, подозрительная уступчивость «бати», его игра в молчанку, тяжелые думы у ночных костров.

Так вот когда решил рассчитаться Кулак-Могила! Митька пошел на него с топором. «Не он, так я», — быстро сообразил Митька, чувствуя, что один из них должен погибнуть. О каких-либо переговорах, примирении не могло быть и мысли: даже ручной зверь, однажды оскалив зубы на хозяина, рано или поздно перегрызет ему глотку. Кулак-Могила был уверен, что выстрел окажется смертельным, и, может быть, поэтому впервые в жизни растерялся, увидев идущего на него с топором Митьку. «Пересилил, варнак, — тяжело загудело у него в голове. — Заговорен он от пули, что ли», — успел подумать он, отбрасывая в сторону бесполезное ружье и хватаясь за топор.