Золотой век Венецианской республики - [189]

Миротворческая дипломатия

Слабость после войны за Кипр и чумы 1575–1577 годов вынудила Венецию соблюдать нейтралитет. Республика была не способна помешать испанскому владычеству в Италии в те годы, когда Францию раздирали Религиозные войны. Пока Франция была обессилена, а Османская империя под властью неспособных султанов направляла свои армии против Персии, Испания и Австрия, управляемые Габсбургами, владычествовали в континентальной Европе. В состав Испанской империи входили Милан и Неаполитанское королевство. Австрийская империя включала в себя те части Венгрии и Хорватии, которые не были завоеваны турками. Их территории соприкасались бы, если бы не венецианские владения, расположенные между ними (см. карту 10). Слишком тесный союз или, наоборот, слишком буйное противодействие поставили бы под угрозу независимость Венеции или само ее существование. Кроме того, всегда существовала опасность, что турки снова бросят свои силы на Запад и нападут на остатки колониальной империи Венеции.

Чтобы заставить уважать свой нейтралитет, Венеция укрепляла города и заморские базы в соответствии с новыми принципами военно-инженерного дела, вызванными к жизни необходимостью противостоять стремительным изменениям в артиллерийском оружии. Даже в мирное время Венеция содержала достаточное количество солдат-наемников. Так как в начале XVII века итальянские войска приходили в упадок – «О них говорили, что они неплохо справляются с делом, только если находятся за пределами своей страны» (Ranke), – Венеция полагалась частично на албанцев, частично на немцев, которыми командовали не венецианские аристократы, а иностранцы. Тем временем монархии в Испании, Австрии и Франции создавали гораздо более многочисленные армии. Для управления ими, их снабжения и финансирования в этих странах появились зародыши бюрократии: особые чиновники, подчинявшиеся централизованному руководству. Венеция, конечно, увеличила сборы в казну и сметные методы контроля, но ей недоставало централизации бюрократии. Она по-прежнему полагалась на частично совпадающие советы должностных лиц, избираемых на короткие сроки службы. Самые опытные и влиятельные аристократы сменяли друг друга в высших органах власти, они менялись постами примерно раз в год. Все возрастающее количество советов и межведомственных комитетов лишь уменьшало действенность системы. Назначенные комитеты куда лучше справлялись с мудрыми замечаниями и внушительными отчетами, чем с эффективными полномасштабными действиями, необходимыми для военной власти.

Относительно пассивная политика нейтралитета соответствовала переменам в структуре венецианского общества. Растущими отраслями экономики стали промышленность и сельское хозяйство, а не международная торговля и грузоперевозки. В массе своей простолюдины были заняты в невоенных отраслях промышленности, а аристократия все больше привязывалась к своим землевладениям и не склонна была подвергать опасностям войны ни себя, ни свои фермы и виллы. Вложения в землю стали результатом того же духа деятельности с целью получения прибыли, который некогда побуждал их вкладывать деньги в международную торговлю. Следует объяснять подобные перемены не изменениями в настрое, но переменами в капиталовложениях, а затем и в состоянии духа.

Все эти обстоятельства больше предрасполагали венецианцев к миру, нежели к войне. Их отношение идеализировал и оправдал Паоло Парута, способный дипломат и литератор, который после Пьетро Бембо продолжил составлять официальную историю Венеции. В своем трактате «О совершенстве политической жизни» Парута опровергает доктрину Макиавелли о том, что высшее благо в политической жизни – это власть: либо государства, либо добродетельных людей. Парута, наоборот, начал с утверждения, что целью политики является счастье, и закончил восхвалением мира. «Наслаждение плодами мира, – писал он, – вот истинная цель, к которой следует направить все военные учреждения и действия». Косвенным образом сравнивая Рим с Венецией, он продолжал: «Следовательно, тот правитель или та республика, которая посвящает все свои помыслы и внимание вой нам, заставляет одну войну порождать другую, дабы расширить границы своих владений, находится не на том пути, который приведет к благосостоянию, заключающемуся не в господстве над многими народами, но в справедливом управлении и поддержании мира и спокойствия среди своих подданных».

Парута сам был одним из тех послов, которые поддерживали высокую дипломатическую репутацию Венеции, несмотря на военную слабость Сиятельнейшей. Вершины своей карьеры он достиг, когда служил послом в Риме. Венеция стала первым итальянским государством, признавшим Генриха IV королем Франции. Это произошло в то время, когда Генриха отлучили от церкви и считали еретиком, а Испания и Австрия поддерживали его соперника. Выказав и тактичность, и упорство, доказывая папе, что только Генрих IV способен стать противовесом Испании, Парута подарил Венеции престижную роль в примирении Генриха с папством – триумф миротворческой дипломатии.

Зародыши партий

Жизнеспособность венецианского республиканского духа в этот период между двумя эпидемиями чумы породила своего рода зачаточную партийную систему. Конечно, никаких официальных партийных организаций в Венеции не было, саму идею партии по-прежнему отвергали, как в Англии, когда люди впервые начали делиться на вигов и тори. Но семейные фракции на время затенили более крупные объединения, связанные с конституционными вопросами и международной политикой. С одной стороны находились те, кого называли «молодыми». Этот ярлык на протяжении столетия относился к «изгоям», старавшимся попасть во «внутренний круг». Они выступали сторонниками более решительных действий, чем «старая гвардия». По мере развития партийные ярлыки «старые» и «молодые» утратили буквальное значение подобно ярлыкам «левые» и «правые». Но нечто похожее на подобное разделение существовало в Венеции в 1580–1630 годах.