Золотой сон - [39]

– В сторону чего, Кельвин?

– Насилия и смерти, дорогая.

Она вздрогнула, побледнела и спросила: «Ты можешь это остановить?» – Один не смогу.

Пока он надевал плащ, она наблюдала за ним и подумала, какое у него все же честное и умное лицо. Вслух она повторила: «Напрасно ты такой спокойный.»

Он улыбнулся и засмеялся смехом висельника.

ГЛАВА 19

Через пять дней Кельвин получил письмо. Взяв в руки конверт, он почувствовал, что замерз и у него сильно дрожат руки. Небо за окном, как всегда, было затянуто тучами. Только теперь он понял, что каждый день с того самого момента, как Григ уехала, он ждал этого письма. Перед тем, как распечатать конверт, он решительно отогнал от себя всякие чувства, как это делают люди перед тем, как им предстоит увидеть покойника. Убедившись, что сердце бьется ровно, он взял костяной нож, взрезал бумагу конверта и достал страничку, исписанную убористым полудетским почерком:

Кельвин, я уже с ума сошла от всех этих мыслей, но наконец я все обдумала.

Мне нужно еще два года, чтобы закончить университет. Работа для меня важна не меньше, чем для тебя. Мне надо защитить диплом – ведь тетя Кристи платит за мое образование, а я не могу ее подвести. Администрация университета написала письмо моему отцу, в котором поставила условие – или я порву с тобой, или они отчислят меня, так что теперь нам не суждено увидеться целых два года.

Надеюсь, ты добьешься развода, и к тому времени будешь свободен. Я и подумать не могу о браке с тобой, пока ты не свободен.

Последние несколько дней я провела здесь с викарием. Он дал мне много полезных советов, он мне читает Библию, и, оказывается, в Библии есть ответы на все наши вопросы.

По-моему, меня ждет прекрасное будущее – может быть, музыка, или сцена, или еще что-нибудь, я не знаю. Уже так поздно, я сегодня столько плакала, я сейчас как высохший колодец.

Я только что на себя в зеркало посмотрела впервые за несколько дней. Под глазами жуткие круги, и по лицу видно, что сердце мое разбито.

Спокойной ночи.

Григ.

Он отложил письмо, прислушался к себе и понял, что в нем ничто не всколыхнулось, как в тот день в гостинице «Босуэлл», когда он себе поклялся, что должен встать и уйти и выбросить ее из своей жизни. Он перечитал письмо, потом еще раз перечитал последний абзац вслух и начал смеяться. Он представил, как Григ смотрится в зеркало на сцене, всматривается в темные круги под глазами и скорбит о разбитом сердце. Потом он поднялся и выбросил ее из головы, а письмо ее бросил в огонь, милостивый всепожирающий огонь, вышел прочь, взял папку с Замыслом и долго работал, пока не появилась миссис Гэррик и спросила, не пора ли ему ужинать. Есть ему не хотелось, но он ответил, что поужинает в городе, надел пальто, постоянно пытаясь выбросить из головы образ Григ, сидящей на сцене перед зеркалом и сокрушающейся по поводу темных кругов под глазами. Он вышел на улицу, но едва за ним закрылась дверь, он понял, что никуда он от нее не денется, она будет ждать его дома, и, как только он вернется, она снова сядет с ним рядом и не уйдет до утра.

На улице было холодно, поэтому он зашел в паб и взял рюмку виски. Потом отправился гулять под пронизывающим северным ветром. Вместе с холодом к нему пришла боль. Он вдруг сообразил, что стоит у входа в парк Джульетты, и вспомнил свой сон, зеленоглазую кошку и ее песенку со словами «Весь мир – один большой ребенок», но теперь во всем парке не было ни души, лишь какая-то птица лениво копошилась в опавшей листве у фонтана. Он не смог вынести тяжести воспоминаний и под дождем побрел к гостинице «Босуэлл». Пытаясь найти призраки давно минувших дней, он зашел в комнату и протянул уже было руку к звонку, чтобы заказать виски, но увидел фигурки на каминной полке и вовремя понял, что не сможет здесь остаться. В голове появилась мысль, что не только в этом городе, но и во всем мире он станет изгоем, и до конца дней останется один. Он захотел было влезть в чью-нибудь кожу, стать другим, но понял, что ему на роду написано принимать все невзгоды одному и никогда не раскаиваться в том, что уже сделано. Он пошел в бар и взял еще виски, потом купил фунт печенья в кафе и подумал, что неплохо бы было пойти в пансион и, как когда-то профессор Тенкири, насладиться общением со своим призраком.

В комнате стоял вечный запах множества выкуренных здесь сигарет, комнате не хватало Кельвина, чтобы было с кем разделить боль утраты, и что-то неуловимое говорило, что и Тенкири где-то рядом, и разделяет с ним его грусть. Понял он и то, что рожден для страданий в этой комнате, что сбежать он от себя не сможет, и если ему удастся выбраться из этой беды не сойдя с ума, значит, ему сильно повезло – ведь он уже слышал, как скрипели проворачиваясь на ржавых петлях, какие-то двери, гремели ворота, закрывшихся за людьми, пришедшими оттуда, откуда еще никто не возвращался – он уже явно был не в себе.

Кельвин налил себе виски, съел печенье и сел в кресло у огня – комната вдруг опустела, он остался наедине со своим призраком. Опять на ум пришла фраза, брошенная Кристофером: «Ну что ж, тогда думай сам. Лучше бы тебе изгнать ее призрак». Тут он вполне отчетливо увидел ее, радующуюся темным кругам под глазами, наслаждающуюся причиненными ему страданиями, вспомнил свет, упавший ей на лицо в самый первый вечер их знакомства в библиотеке, как будто это было тысячелетие назад. В сознании снова всплыли строки: