Золотой сон - [40]

Нет, не во сне, не наяву, в апреле том

Волшебный сон меня объял златым крылом.

Она явно восстала из того волшебного золотого сна, и сейчас она побредет по свету в поисках того, кто даст ей приют, и дальше судьба готовит ей ужасную долю, потерять себя на этом бегу, стать всеобщей добычей. Он едва не закричал от ярости и негодования – ведь не напиши она этого письма, он бы еще поборолся за нее, а теперь она для него что ж – шарлатан со сцены.

Огонь уже погас, погрузив комнату в полумрак и он заснул с этой картиной в воспаленном мозгу. Во сне картина начала двигаться, и он увидел, что какой-то зеленоглазый человек берет руку Григ, прикладывает ее наподобие стрелы к скрипке с явным намерением запустить эту руку куда-то далеко, играет ужасная музыка и… он с криком проснулся, и увидел перед собой зеленые глаза Адриана Мистраля, которые смотрели на него с лица Григ.

Весь дрожа, он с огромным трудом встал, выпил стакан виски с аспирином и отправился в постель.

Он проваливался в сон и понимал, что проснется утром в странном мире, который больше всего будет напоминать кладбище.

Утром сама мысль о завтраке была ему противна, он выпил лишь несколько больших чашек крепчайшего кофе, пытаясь разбудить сопротивляющийся мозг. В этот момент позвонила Грейс. Ее милый голос звучал натянуто, и говорила она почти шепотом.

– Ты работаешь?

– Нет.

– Тогда я тебя ни отчего не отрываю? – Она помолчала. – Я просто так позвонила.

– Да? Что случилось?

– Не знаю. Я подумала… – в трубке замолчали. – Я подумала, может ты захочешь повидаться с Майклом.

– Только не сейчас, – немного подумав, сказал Кельвин.

На другом конце провода наступила тишина, потом Грейс спросила: «Я могу помочь?»

– Нет. Мне нужно побыть одному.

– Хорошо. Тогда до свидания.

Она повесила трубку – он опять остался один и совершенно неприкаян. Его тронуло, что ее огорчило то, что у него не все в порядке, но подумал, что сейчас он не готов встречаться с Майклом. Странно, подумал он, как боль передается от человека человеку. Она же наверное, провела ужасную ночь на берегу моря, догадываясь, что ему плохо, и понимая, что ничем не может ему помочь. Зашла миссис Гэррик, забрала поднос и как-то особенно на него посмотрела, как будто увидела кого-то, кто давно жил в этой комнате, но сейчас его здесь быть не должно. Ему даже пришлось уйти в ванную – подальше от ее вопрошающих глаз и ее молчания. Он взялся за книгу и попробовал читать, но кроме слов «Я только что на себя в зеркало посмотрела впервые за несколько дней. Под глазами жуткие круги и по лицу видно, что сердце мое разбито» ничего на странице не было.

Слова эти врезались ему в память, как эпитафия на могильном камне, и, сколько он ни старался, они не шли у него из головы. Он знал, что мозг всегда цеплялся за какие-то ориентиры, чтобы не потеряться в бездне страха и печали. Обедать он тоже не стал, лишь часами гулял в парке, пытаясь освободить рассудок от вездесущего образа Григ перед зеркалом – он наконец-то увидел ее истинное лицо. Вечером он сильно напился, пытаясь помочь Мозгу избавиться от навязчивых видений, закрыл дверь и ключ выбросил в окно, иначе он прыгнул бы в машину и помчался в Дорсет. Теперь ему казалось, что он точно знает – она не для него – он всегда будет видеть ее перед этим несчастным зеркалом, эту провинциальную актриску в дешевой пьесе. Но ведь однажды, возражал он себе, она была настоящей Джульеттой, в парке Джульетты, и однажды ночью на берегу – ее лицо было воплощением всего лучшего, что есть в женщинах. И уже рука ее лежит в его руке, и он в поту выскочил из кресла с выпрыгивающим из груди сердцем – ну, где же она? Где? Уже забыт ее образ в зеркале, все забыто, осталась только любовь, мед на ее губах, мед повсюду на ее теле, мед и любовь…

Он не мог больше этого вынести, вбежал в комнату, упал на постель и призвав на помощь всех святых, провалился на самое дно древнего седого моря.

Два дня и две ночи он не мог ни есть, ни спать, боль пульсировала в каждой клеточке его изможденного тела и сжимала ее в жестких объятиях. Он уже не различал вкус сахара и соли, а при ходьбе он, хотя и слышал стук собственных шагов, не чувствовал ногами земли. Однажды вечером, остановив такси, он не смог вспомнить, где живет и только по счастливой случайности не заблудился – по пути ему встретилась миссис Гэррик, шедшая домой из кинотеатра. Ночью, в постели сердце его невыносимо громко колотилось в панцире тела, как безумец, стучащий в дверь карцера в сумасшедшем доме, пару раз он ловил себя на мысли, что мозг его балансирует на какой-то тонкой грани и заставлял себя лежать не шевелясь и не выпустить его наружу. Руки не подчинялись ему при бритье – теперь он ходил к брадобрею. Ничто больше не удерживало его в этом мире, кроме, как он знал, его долга перед человечеством. Несколько раз у него случались каталептические припадки, когда он совершенно терял контроль над собственным телом, а после припадков ему становилось не легче – все его поры открывались и из него текла вся влага, какая только была в организме. Он хотел было вызвать врача, чтобы приняв какое-нибудь лекарство, забыться хоть ненадолго во сне, но в последний момент уговаривал себя не делать этого – ведь если он выкарабкается самостоятельно из этой пропасти, он станет полновластным хозяином собственной судьбы до конца жизни.