Золотой огонь Югры - [79]

Мерно тарахтевший мотор взревел, и «форд», вырвавшись в ворота, помчался вниз по улице Освобожденного Труда, подрагивая на сплошных литых шинах по булыжникам мостовой.

Фролов, падая на шофера при резких поворотах, крепко стиснул зубы — вспомнил свой доклад начальнику о том, что Еремей пропал, вспомнил глаза начальника и постарался не думать об этом. Передвинул на колени деревянную кобуру маузера, откинул крышку, сжал рукоять: вот если б произошло чудо и обошлось бы без пальбы! Но чудес не бывает — Люся сказала, что бандитов пятеро и они вооружены, значит, будут отстреливаться, а уж Арчев-то со Шмякиным наверняка: им терять нечего. «Эх, Еремей, Еремей… как же тебя из-под пуль вывести? Как обезопасить?..»

Фролов думал о Еремее, а Еремей думал о Фролове. Пробираясь в узком и низком подземном лазе, натыкаясь иногда на черную женщину, которая злобно шипела через плечо, улыбался — не мог забыть, как переполошились атым ях, когда узнали, что Фролов скоро придет в их дом: бывший пароходный начальник закричал тонким голосом, что они погибли, Арч обозвал его дураком, сказал, что надо, пока Фролов не перекрыл дороги, вывезти Ермейку из города, и спросил у военного, которого называли то Гришей, то Апостолом, может ли вывести всех отсюда. Тот сказал, что проведет скрытно в такое место, где поджидает очень хороший экипаж. Что такое экипаж, Еремей не знал, но увидел, что все обрадовались. «Пошли!» — Арч толкнул его, Еремей, в сторону двери с темно-красными занавесками. Но Еремей заявил: «Без Люси и Антошки не пойду!» — «Зачем они нам? — рассердился Арч. — Фролов придет и освободит их». Еремей подумал и согласился. Арч быстро завязал Антошке рот какой-то тряпкой.

Во второй комнате с большой лежанкой велел Еремею лезть сразу вслед за военным в дыру рядом с боком стоящим зеркалом, но он, Еремей, решительно ответил, что пойдет последним. «Э нет, — Арч усмехнулся, — последним не поставлю. Сбежишь, да еще тетю Люсю со своим землячком уведешь!» — «Ладно, — согласился Еремей. — Иди ты последним, а я перед тобой…»

Черная женщина выпрямилась, зашагала быстрей, почти побежала.

Но Еремей шаг не ускорил — не надо спешить: может, Фролов уже близко.

— Пошевеливайся, выродок! — Арчев ткнул в спину кулаком.

От боли, прострелившей тело, Еремей выгнулся, но стон сдержал.

Так, с откинутой головой, с выпяченной грудью, и вошел он в какую-то непонятную каменную, без окон, избу.

— Ишь ты, петух голландский, как гордо вышагивает! — фыркнул Козырь. — Полюбуйся, мичман, — повернулся к капитану, который, прижав ладони к щекам, метался из угла в угол, — наш остячок-индючок хоть сто раз готов под землей прогуляться. А ты?

— Отстань от меня! — капитан замахал руками. — Гуляй сам, если нравится!

— Ну нет, я в эту нору больше не ходок. Ни за что и никогда не пойду! — громко и внятно сказал Козырь, пристально глядя в глаза Еремею. — Пусть лучше расстреляют!

Арчев поднял фонарь, огляделся.

— Прямо средневековье какое-то. Или эпоха раннего христианства… Дальше-то нам куда?

— Сюда, — Тиунов, который стоял около железной двери, постучал по ней, потом ткнул пальцем вверх. — И наружу. Последний переход, хотя и длинный. Поняли, последний!

— Так идемте, чего стоим? — взвыл капитан. — Чего мы ждем, объясните ради бога!

— Не спешите, Виталий Викентьевич! — прикрикнул Арчев. Повернулся к Еремею. — Я должен завязать тебе глаза. Думаю, понимаешь, что так надо… У вас ведь тоже, наверно, чужакам глаза завязывают, когда на имынг тахи ведут? Чтоб дорогу не запомнили. Так что не обижайся.

Еремей с подозрением оглядел врагов — нет, кажется, не хитрят: пароходный начальник боится, хочет поскорей выбраться отсюда; черная женщина глаза опустила— с богом своим разговаривает, да и вообще женщина не в счет; военный по имени Гриша Апостол один, видать, дорогу знает, поэтому будет впереди; усатый, которого звать Козырь, сказал, что назад ни за что не вернется — страшно! — значит, к Люсе и Антошке не пойдет; Арч? Надо вцепиться в Арча и не отпускать… А глаза завязывают — что ж, понятно, нельзя, чтоб я вход под землю знал.

— Завязывай! — разрешил Еремей. — Только возьми меня за руку. Веди.

— Само собой… — Арчев достал из кармана платок, проворно сложил его в полоску, наложил на глаза Еремей. Кивнул Козырю.

Тот схватил фонарь, бесшумно бросился назад в подземелье. Арчев, крепко стиснув ладонь Еремей, повел его к железной двери. Тиунов медленно раскрыл ее — петли заскрипели — и, топая, пошел вдоль стены склепа. Арчев, тоже старательно топая, повел Еремея вслед за ним.

А Козырь, сгорбившись, спотыкаясь, бежал по лазу. Вынырнув из дыры на развилке перед флигелем, немного распрямился, с ходу ткнулся плечом в дверь — обратную сторону зеркала. Ввалился в спальню, поставил фонарь на тумбу. Проскочил гостиную. И остолбенел на пороге в кухню, ошалело глядя на опрокинутые стулья, обрывки веревок, на открытую дверь в сени: смылись, сорвались девка с хмыренком!.. Может, только что, может, недалеко ушли, может, во дворе еще?

Козырь выдернул из-под пиджачишки «смит-вессон», выбежал в сени. И отскочил назад, словно его шибануло в грудь, — сквозь распахнутую настежь наружную дверь увидел, как влетел во двор автомобиль, как выскочил из кабины Фролов, как посыпались из кузова вооруженные— и главное: некоторые с фонарями! — чекисты, и четверо уже бежали к флигелю. Козырь шмыгнул в кухню, промчался через гостиную, спальню, цапнул на ходу фонарь, влетел в подземелье и захлопнул за собой дверь-зеркало. За спиной щелкнуло. Козырь обессиленно опустился на корточки, сплюнул, вытер рукавом лицо. Сзади, в спальне, послышались частые, приглушенные шаги, что-то заскрипело, потом хрустнуло. Козырь, стараясь не шуметь, поднялся и, наведя в сторону шумов «смит-вессон», попятился.